– Нужно будет уточнить, – сказал он, когда обратились к нему.

Не успели мы усесться, как Тити заголосила:

– Тетя Лили, а у вас есть пирожное или шоколадка? Мама сказала, у вас есть.

– Прости, Тити, у меня для тебя ничего нет.

– Вот хлеб, – вмешалась ее мать, достала из сумки маленькую булку и отломила Тити кусочек. – Du pain, – сказала она по-французски.

Девочка схватила краюшку.

– По-немецки мы говорим «Brot». Тетя Лили, а вы говорите «Brot» или «du pain»?

Мы с Евой замерли. Если бы попутчики поняли, что мы из Германии, трудно представить, что могло бы произойти.

– Как давно мы с тобой не виделись! – воскликнула я, подхватив ребенка и усаживая себе на колени. – Красавица ты моя маленькая!

Я принялась гладить белокурые кудри девочки, чтобы отвлечь ее.

У Евы дрожала челюсть. К счастью, в вагоне (заполненном в основном солдатами) больше никто не обратил внимания на слова Тити. Взрослые нечасто слышат детей: их болтовня воспринимается как звучащая фоном музыка, слегка раздражающее, а иногда очаровательное щебетание, не несущее никакого смысла, если только ты не мать или отец.

Пор-Вандр, прибрежный городок, расположенный прямо на границе с Испанией, был последней остановкой для большинства бежавших эмигрантов. Мы прибыли в конце дня, и, когда я сошла с поезда, глаза мои наполнились слезами. Я и забыла о том, какая красота нас тут ожидала: зазубренная линия синих холмов невдалеке, луга, заваленные сеном, рядом с железной дорогой и сбегающая вниз по склону деревня, надевшая на себя Средиземное море, словно яркий бирюзовый нагрудник. Тянуло предвечерней прохладой, небо отсвечивало оранжевым; напротив кедрового ветролома, принимая фантастические, причудливые формы, клубились облака. Розовые, голубые, белые домики сшибались друг с другом – как дети, наперегонки бегущие к морю. Здесь царил робкий покой, так непохожий на бешеный грохот Тулузы и Марселя.

Природа всегда с нами, подумала я. Она первозданна, она возрождает. Она воодушевляет нас или уничтожает, но всегда для того, чтобы дать новую жизнь. Она так свежа, бесконечно глубока, совершенно спокойна и в то же время дика, она восхитительным образом ничего не знает о страдании, алчности и скорбях человека. Когда природа рядом, невозможно долго печалиться или испытывать страх. «Что могут со мной сделать немцы? – думала я. – Убить, в худшем случае – пытать. Но что бы они ни сделали, это не продлится долго. Вскоре после этого я воссоединюсь с землей, скалами и ручьями, горами и деревьями. Это мой настоящий мир, и его у меня никому не отнять».

Ганс посоветовал мне найти Жан-Люка Феррье, который вроде бы был докой по части тайного перехода через границу, и, заселившись в квартиру, найденную моей невесткой, мы направились к нему.

Этот добродушный человек угостил нас горячим шоколадом.

– В Пор-Вандре сейчас прячутся десятки беженцев, – сказал он, то поднимая, то опуская седые брови.

Как и большинство мужчин в маленьких французских городках, он был немолод. Молодые были на фронте или скрывались в горах, где уже формировались части Сопротивления.

В сырых подвалах и на темных чердаках ютились целые семьи. Те, кто посмелее, выходили на улицу – опустив головы, стараясь привлекать как можно меньше внимания. Жители Пор-Вандра в большинстве своем сочувствовали беженцам, а те дожидались удобного момента, чтобы уйти в Испанию.

Уже несколько месяцев не прекращался поток беженцев в Испанию через Сербер, люди шли по живописной прибрежной тропе пять-шесть часов, дорога фактически занимала целый день. Пограничники смотрели на это сквозь пальцы – до последней недели, когда пришел приказ немецкой Комиссии Кундта (отделения гестапо, действовавшего на неоккупированной части Франции) немедленно и полностью остановить исход беженцев. В рядах пограничников тут же, как ядовитые цветы, вскормленные черноземом этого темного времени, появились сторонники нацистов. Возможно, из-за ожидавшейся полной оккупации вся жандармерия вдруг стала проявлять невиданное рвение. Целые поезда уже везли беженцев на север для «репатриации»: это означало, что их сразу же отправят в немецкие концлагеря.

Чуть западнее находился еще один приграничный городок, Баньюльс-сюр-Мер. Его мэром был дородный господин, месье Азема, по словам месье Феррье – ярый социалист, значит готовый помогать любому, кто бежал от нацистов. К нему я отправилась через пару дней после того, как мы устроились на месте. Мне не терпелось побольше разузнать о секретной тропе, ведущей в Испанию. Если верить Феррье, по ней еще можно было пройти. Ее называли «la route Lister» в честь генерала Листера, республиканца, героя испанской гражданской войны, помогавшего людям бежать этим маршрутом из Испании.

Азема жил в каменном доме, заслуживавшем скорее названия хижины, на краю крутой, поросшей чертополохом тропинки. Я решительно постучала в дверь. Хозяин открыл и, щурясь от солнца, стал пристально разглядывать меня.

– Вы месье Азема?

– Чем могу вам помочь?

– Меня к вам направил месье Феррье. Я немецкая социалистка, и мне нужно в Испанию.

– А, месье Феррье! Чудесный человек! – Он поднял глаза, обнажив белки, и мне стало не по себе. – Входите, мадам.

Меня охватило беспокойство: можно ли вот так просто взять и отдать свою жизнь в руки этого человека? Кто в эти времена отличит друга от врага? Но наступает момент, когда нужно просто довериться, а что-то в его голосе заставило меня поверить ему.

Мы сидели за кухонным столом, я рассказывала, а он внимательно слушал. У него было необыкновенно открытое, спокойное лицо. Я поняла, что первое впечатление было ошибочным. Бояться было нечего.

– Я помогу вам, – сказал он, – но вы тоже должны помочь мне. Видите ли, в вашем положении находятся многие. Людям во что бы то ни стало нужно бежать. – Он забарабанил пальцами по столу. – По глазам вижу: вы сильная женщина, многое пережили. К сожалению, la route Lister – трудный маршрут и очень опасный. С другой стороны, скоро он может остаться единственной лазейкой для тех, кто хочет покинуть Францию.

Я ответила, что помогу, чем только смогу, и он, нарисовав на листке желтой почтовой бумаги карту, стал подробно описывать маршрут:

– Вам нужно сначала сходить самой. Запомнить тропу, чтобы потом рассказывать другим. Меня здесь может не быть уже через месяц, через неделю… За мной ведь следят. Мне вести людей в Испанию небезопасно.

– Сделаю, что смогу, – сказала я, понимая, что смогу мало.

Старый мэр поцеловал меня в лоб. Огрубелую смуглую кожу вокруг его губ покрывали морщинки, похожие на складки на высохшей ягоде.

– Милая моя, сам Бог вас послал нам. – На глазах у него выступили слезы. – Я так благодарен, видите. Мне даже неловко.

Ну что мне было делать? В таких ситуациях не откажешь. Я решила пока сама не уходить в Испанию, а до поры до времени сидеть в Баньюльсе или Пор-Вандре. La route Lister должна оставаться путем к спасению как можно дольше. Конечно, в числе первых нужно будет провести через горы Еву и Тити: кто знает, как скоро пограничники успеют все пронюхать, а я хотела, чтобы семья брата как можно скорее благополучно добралась до Португалии.