Как-то он подарил ей цельный лиловый комплект, который застегивался в промежности, они тогда здорово накурились отличной колумбийской травы и в самый ответственный момент не смогли справиться с застежкой. Они обнимались, катались по кровати и так хохотали, что чуть не свалились на пол. «Ну все, хватит с меня эротического белья», – сказала она.

Она остановилась на черном комплекте, который Джейк подарил ей недавно. Он может не снимать лиф, если захочет. Она зажгла свечи и легла на спину, приподняв одно колено, приготовилась. Ничего не помогало.

Ренни представила, что рядом с ней лежит Дэниел, думала, может, это поможет ей расслабиться, успокоиться, но не получилось. Она с трудом могла представить его без одежды. Ей удалось представить только его руки – с длинными пальцами и темными пятнами, проступающими на тыльной стороне. В Средние века было написано множество изображений души – душ, покидающих тела умирающих, и споры о том, в какой именно части тела у живого человека обитает душа, не стихали долгое время. Насчет Дэниела не было никаких сомнений: его душа обитала в его руках. Отруби их – и он превратится в зомби.

К одному мужчине мне прикасаться нельзя, другому я не хочу этого позволить. Я могла бы написать статью на тему «Креативный целибат». Или: «Сексуальное воздержание как будущее человечества». Одно но: все уже написано. Так что же впереди? Сублимация? Кружок керамики? Благотворительность?

Иокаста посоветовала бы ей мастурбировать. Когда-то это тоже считалось провозвестником будущего. «Слушай, когда все остальное отпало, просто доверься своим пальцам!»

Но Ренни это не привлекало, это все равно что разговаривать с самой собой или вести дневник. Она никогда не понимала женщин, которые вели дневник. Она и так знала, что может сказать по тому или иному поводу. А что-то неожиданное могут сказать только другие.

Джейк вышел из душа, вокруг бедер синее полотенце. Он сел на кровать со стороны Ренни и мягко поцеловал в губы.

– Пожалуйста, погаси свечи, – сказала она.

– Нет, – сказал он.

– Почему? – спросила она.

– Ты меня возбуждаешь, – ответил он.

Она промолчала. Он провел ладонью по ее правой ноге, по животу, потом по левой, по согнутому колену. Потом снова и на этот раз плавно стянул кусок черной ткани. Выше рука не пошла. Как в школе, только наоборот, подумала Ренни. Он провел рукой ей между ног и наклонился, чтобы поцеловать пупок.

– Может, нам покурить? – сказал он.

– Чтобы я расслабилась? – спросила она, глядя на него как бы сверху вниз, ее голова лежала на подушке у изголовья кровати.

Она чувствовала, что ее глаза сверкают, как у маленького злобного зверька, ласки или крысы. Красные, сообразительные, на маленькой узкой мордочке с крошечными зубками. Зверька, загнанного в угол, коварного.

– Вот именно, – сказал он.

Он принес из кухни контейнер для чая, свернул косячок, прикурил и передал ей.

– Может, у тебя чувство вины? Ты всегда говорил, что это важный пункт в кодексе еврейских матерей.

– Ну, ты мне не мать, – сказал он. – И это радует.

– Это понятно – я же не еврейка, – сказала она.

– Нет в мире совершенства, – сказал он. – Ты – моя золотая шикса. У каждого из нас должна быть хотя бы одна такая, это закон.

– Так вот кто я такая, – сказала Ренни. – Теперь я знаю, что думать, когда грянет личностный кризис. Приятно узнать, кто ты такая. Но золотая – это не про меня.

– Моя облигация с золотым обрезом, – сказал он.

– Это каламбур такой?

– Не знаю, не спрашивай. Я совершенно неграмотный и горжусь этим.

– Но подающий надежды, – сказала Ренни.

– Стараюсь, как могу, – сказал Джейк. – Черт, мы словно либретто вслух читаем!

– Увы, это не мюзикл сороковых, – сказала она.

– А я почти было поверил, – ответил он.

Ренни почувствовала, что сейчас заплачет. Ей было совсем невыносимо видеть, как он старается делать вид, что ничего не изменилось, и как она сама старается ему подыграть. Она хотела сказать: «Я умираю», но это слишком мелодраматично, кроме того, возможно, это не так.

Джейк начал гладить ее левое бедро, медленно вверх, потом вниз.

– Такое странное чувство, что ты не хочешь, чтобы я это делал, – сказал он.

Она смотрит на него и не знает, как ему помочь. «Не могу поверить, – подумала она. – Почему?» Слова приходили ей в голову постепенно, словно их произносил кто-то другой. Она прямо видела, как они возникают, надуваются, потом лопаются. Да, мощная трава.

– Ты не должна быть идеальной, – сказал он.

Приблизившись, он снова поцеловал ее, привстав на руках, чтобы не касаться ее грудью. «Он старается для меня, – подумала она, – не для себя. Он не хочет».

Джейк остановился, взял ее за запястья и завел их за голову.

– Ну, поборись со мной, – сказал он. – Скажи, что хочешь меня.

Это был их ритуал, один из многих, раньше она включалась в игру, но больше просто не могла притворяться. Она не двигалась, и он отпустил ее. Уткнулся лицом ей в плечо. И весь как-то обмяк.

– Черт, – сказал он.

Ему надо было верить, что она все еще закрыта, он хотел, чтобы она боролась, играла с ним, была соперницей, он просто не мог видеть ее столь уязвимой.

Ренни понимала, что это значит. Он боялся ее, ведь ее поцеловала смерть, оставила свою отметину. Смерть проникла в нее, теперь она носитель, она заразна. Она лежит, чувствуя его лицо у себя на шее, и вспоминает надпись, увиденную однажды в мужском туалете, когда она проводила исследование для статьи о граффити: «Жизнь – лишь одна из социальных болезней, передающихся половым путем». Она не винила его. Зачем ему зацикливаться на этом? То есть на ней.

Через какое-то время он поднял голову.

– Прости.

– И ты меня, – сказала она. И после паузы: – У тебя кто-то есть, правда?

– Это не имеет значения, – сказал он.

– Ты ей так говоришь, обо мне? – спросила Ренни.

– Послушай, либо это, либо теплая влажная салфетка. Ты же не даешь до себя дотронуться.

– Ясно, – сказала Ренни. – И это все? Неужели это так много значит? Неужели нет ничего важнее этого?

Она гладит его сзади по шее, а сама представляет, как душа покидает тело в виде слов в маленьких свитках, как в средневековой живописи.

«Только не это».

* * *

Они идут в глубь острова, вверх по холму. Он несет ее сумку с камерой и вторую тоже. Она взяла с собой минимум, но жалеет, что слишком много.

Сейчас около половины шестого, асфальт еще горячий, но уже не обжигает, а деревья отбрасывают тень. По обеим сторонам дороги разбросаны домики, люди сидят на верандах, женщины в цветастых платьях, на тех, что постарше, шляпы; Пол кивает им, ему отвечают, они не глазеют, но внимательно смотрят, запоминают. Мимо проходит стайка девчонок, лет по пятнадцать-шестнадцать, у некоторых на голове обручи и цветы, вплетенные или просто приколотые; у них такой наивно-старомодный вид, немного карнавальный. Они поют в три голоса какой-то хорал. Ренни думает, может, они в церковь собрались.