Оро запускает руку в нагрудный карман пиджака и достает серебряную записную книжку с крохотным механическим карандашом на цепочке. Открывая ее, читает: «Восьмая симфония, известная также как «Симфония тысячи», Густава Малера, написанная в 1906 г. за шесть недель. «Вообразите, что вселенная запела. Мы больше не слышим человеческих голосов, мы слышим голоса вращающихся планет и солнц».

— Оро, где ты это взял?

— Записную книжку? В Венеции, два года назад.

— Нет, про симфонию.

— Ассистент расстарался.

— Еще что-нибудь?

Он сверяется с книжкой.

— После того они сыграют «Kindertotenlieder», «Песнь об умерших детях». Для оркестра и соло. «В песне оплакиваются не только дети, умершие во младенчестве — братья Малера и его дочь, — но также и утрата чистоты и неведения в восприятии жизни».

— А можно, мы останемся послушать? Это одно из моих самых-самых любимых.

Он касается моей руки — и тут оркестр начинает играть снова.

— Мы останемся до самого конца, Луиза. Это тебе подарок из Канады.

* * *

Двенадцать «костюмов» выводят нас из концертного зала «NHK». Длинная площадь пуста, фонари на изогнутых столбах отбрасывают овальные озерца света. А в следующий миг она уже не пуста. Трое парней с видеокамерами на плечах выскакивают из кустов, обрамляющих площадь, и вовсю дуют к нам, на ходу включая прожекторы. Еще человек тридцать-сорок мужчин и женщин рысят через площадь. У одних — кинокамеры с мощными вспышками, у других — серебристые микрофоны. Дергаю за кисточку сбоку шляпки, и вуаль опускается вниз, точно занавес на сцене. Я вижу их, но они не видят меня — мир кажется шероховатым, как изображение в старых фильмах. Чувствую себя до странности спокойной, недосягаемой.

Оро оглядывается, берет меня за руку.

— Не бойся, пожалуйста, — говорит он и тут замечает вуаль. Он улыбается. — Очень хорошо. Не беги. Мы пройдем шагом, спокойно. Головы подняты, глаза открыты.

Еще несколько метров, и они обрушиваются на нас, точно зловонные миазмы. По запаху могу определить, что рядом стоящий ел на ужин или скорее вместо ужина. «Оро, Оро», — кричат они, а затем — вопросы, которых я не понимаю. Ноги мои отрываются от земли, меня и его несет толпа.

Женщина с остреньким личиком и в желтой куртке подходит к самой вуали и дышит на нее. Ее влажные губы оставляют темный круг на полупрозрачной ткани под самым моим носом.

— Луиза, — говорит она, — вас ведь так зовут, верно? Иду с видом как можно более бесстрастным, кожа лица — словно вторая вуаль.

— Поговорите со мной, Луиза. — Она пытается подпихнуть серебристую трубку магнитофона под вуаль. — Расскажите мне, как вы добились Оро, расскажите моим слушателям, что вы такое делаете, чтобы очаровать японскую звезду экрана номер один.

Нас несет вперед, кинооператоры бегут в обратном направлении чуть впереди от нас.

— Луиза, Луиза, — вкрадчиво мурлыкает она. — Пожалуйста, расскажите нам свои любовные секреты. Вся Япония желает знать… — Парень с портативной телекамерой отшвыривает ее с дороги, но она сей же миг возникает вновь и одной рукой вцепляется в лацкан моего жакета. — Япония должна узнать, Луиза, как гайдзинская дылда вроде вас сумела зачаровать японского Джеймса Дина!

Вдалеке уже различаю «мазерати». Задняя дверца автоматически распахивается.

Эта женщина начинает действовать мне на нервы. Пытаюсь равняться на Оро; тот шагает вперед точно загипнотизированный. Папарацци со всех сторон его облепили, а он словно не здесь.

— Луиза, покажи нам свое лицо. Покажи нам свою безобразную гайдзинскую рожу. — Она хватает за вуаль и резко дергает.

Я даю сдачи — о, всего-то навсего легкий толчок в солнечное сплетение. Но женщина такая маленькая, «в легком весе»; наверное, надо было соизмерить силу. Отшатнувшись, она падает на парня в куртке-«сафари», который пытается поймать в кадр мои громаднющие титьки с наилучшего ракурса. Вот она распростерлась на бетоне. И — в отключке.

Вуаль моя висит на одной Ниточке. Щелк. Щелк. Щелк. Я хочу задержаться, поглядеть, не скопится ли под ее головой лужица медленно сочащейся крови, как это бывает в кино, но Оро схватил меня за одно плечо, водитель за другое, они тащат меня оставшиеся двадцать ярдов к машине, а вокруг беснуется толпа.

Дверь хлопает, мы утрамбовываем улицу высококачественной резиной «Мишлен».

Лицо Оро — совсем рядом с моим.

— Что ты сделала, Луиза? Что ты сделала?

— От души ей вмочила.

— Вмочила?

Водитель, оглянувшись через плечо, хохочет.

— Ну, толкнула ее самую малость. Оро хмурит брови.

— Очень плохо. О, это очень плохо, Луиза. — Хлопает меня по плечу. — Новый Мухаммед Али.

— Али Мухаммед, — сдавленно фыркает водитель.

Когда я наконец встаю, длинный верстак из начищенной стали, что служит Оро обеденным столом, уже завален газетами. Практически во всех макет примерно одинаковый. Слева — зернистый увеличенный снимок моей потрясенной физиономии с черно-белой фотографии: ну, той, где я валяюсь, опрокинутая навзничь, на веранде в «Чистых сердцах». В середине — цветное фото меня же, вуаль сбилась на сторону, так, что виден один глаз — и зыркает свирепо, точно у загнанного в угол зверя. Помада размазалась, рыжие кудри торчат из-под шляпы во все стороны. Справа — фотография забинтованной-перебинтованной головы, сбоку свисает капельница для внутривенного вливания.

Оро выходит из-за гигантского, от пола до потолка, аквариума, где дно покрыто слоем аквамариновых стеклянных шариков толщиной фута в три и снуют лимонные карпы. На нем короткий белый шелковый пеньюар, в руках — кофейник с «эспрессо».

— Доброе утро, Луиза.

Показываю на красный газетный заголовок над фотографиями в одной из тех газетенок, что выглядят по-бульварнее прочих.

— Что тут говорится?

Мгновение он внимательно изучает буквы.

— Здесь говорится «Кто такая леди «Вечерний лик»?»

— Это такой изящный японский способ обозвать меня шлюхой?

— Это из старой книги. Да уж, не сомневаюсь.

— А внизу что написано?

— Много всего. Не важно. Хочешь кофе? Я киваю.

— Так чего — всего?

— Всякие глупости. Отвратительно.

— Какие же?

— О том, кто ты. Что ты делаешь. — Он долго молчит. — Как ты выглядишь.

— Переведи, пожалуйста.

— Луиза, это все очень отвратительные вещи. Я не…

— Заткнись и переводи.

— Автор говорит, ты — как безобразная ведьма, с огромной пастью и зубищами, как косточки в маджонге[113]. Она говорит, Оро ждать так долго, чтобы влюбиться, а теперь вот это. Он отвергает всех японских женщин ради женщина-гайдзинка, а она даже не красивая гайдзинка, не блондинка, например. Это оскорбление всем японским женщинам. Гайдзинка большая и толстая, в два раза, может, в три раза больше нашего Оро, японской кинозвезды номер один.