Thrax) и истолковал все термины и понятия ЛП в ключе именно этой параллели с Траксом, Присцианом и греческой грамматической традицией[528]. В первой части ЛП он видит похвалу ars grammatica; центральное понятие – наука, а не самовластие души[529]. Фрайданк указывает также, что система тайнописи, примененная в ЛП, – такая же, какую описывали применительно к приватной корреспонденции Цезаря западные авторы, и придает этому большое значение. Вывод Д. Фрайданка: «“Лаодикийское послание” вне всякого сомнения следует считать манифестом русского гуманизма»[530].

В статье, опубликованной чуть позднее (в 1968 г.), он с еще большей определенностью настаивает на том, что вторая часть

ЛП есть фонетика церковнославянского языка, изложенная по системе греческой грамматики Дионисия Тракса и византийских комментариев к его сочинению, а первая часть ЛП – это восхваление ars grammatica как основания для истинной веры. Центральная идея стихотворного текста состоит в попытке поставить веру на такой базис, который лежит вне самое веры, в области «науки», науки о грамоте. Вместе с этим возникает вопрос о происхождении такого нового основания и его надежности. Обоснование данного выбора мы находим в «Написании о грамоте», изученном А.И. Клибановым. «Неправоверные» воззрения этого сочинения были поправлены вполне «правоверной» «Беседой о грамоте», что выявил также Клибанов, к которому Фрайданк присоединяется[531]. Давая общую оценку ЛП, Фрайданк подчеркнул, что в этом памятнике мы имеем дело с текстом, который в европейской перспективе не может быть признан собственно гуманистическим – но может быть квалифицирован как предгуманистический (так же как идеи Федора Карпова в более позднее время соответствуют схоластике, а не гуманизму). Три причины позволяют отнести ЛП к текстам этого направления: во-первых, идея найти объективную основу для религиозной веры в «научной» ars grammatica; во-вторых, опора на античное наследие (в случае ЛП – на позднеантичного Дионисия Тракса); в-третьих, попытка подойти к Писанию с методами филологической критики[532].

Большинство исследователей не признали убедительными аргументы Я.С. Лурье, А.И. Клибанова и Д. Фрайданка. Но Р. Штихель предпринял попытку связать ЛП с «Дидахе»[533], столкнувшись, однако, с непреодолимыми трудностями, которые ставят под сомнение связь ЛП и «Дидахе»[534].

Совершенно иные коннотации ЛП увидели другие исследователи. По мнению Д. Файна, который проанализировал именно стихотворную часть текста ЛП (без грамматической таблицы), в нем видны следы талмудической литературы, и иудаизм играл центральную роль в религиозных убеждениях Курицына. Файн отталкивается от того, что фарисеи упомянуты в положительном смысле, и это, видимо, есть отражение еврейских влияний на воззрения Курицына. Если же принять эту версию, то все утверждения ЛП можно истолковать как соответствующие традициям талмудического иудаизма[535]. Так, упоминание пророка нужно понимать в контексте именно ветхозаветной традиции, а не в смысле полученного «пророком» откровения и не в символическом смысле, как это делает А.И. Клибанов. Д. Файн рассматривает все элементы ЛП с точки зрения соответствия Торе и констатирует: этого достаточно, чтобы заключить, что идеи стихотворения «полностью соответствуют талмудической традиции»[536]. Однако, если и заключить, что «иудаизм занимал центральное место в верованиях Курицына», это не доказывает, что автор ЛП – типичная для всего движения фигура[537].

Ф. Кэмпфер, проанализировав первую часть ЛП, пришел к аналогичным выводам. В частности, упоминание «самовластия», которое было понятием, характерным для учения фарисеев, отсылает нас к именно иудейской традиции[538]. Кэмпфер критически отмечает, что прежние интерпретации ЛП давались не на основе анализа языка и терминологии, слово за словом. Он предлагает свое прочтение 10 строк и делает вывод, что их смысл противоположен тому, как ЛП понимается А.И. Клибановым. Далее Кэмпфер рассмотрел основные понятия ЛП и заключил, что среди них нет ни одного термина, который был бы характерен для гуманистической религиозности[539]. Главной мыслью стихотворения Кэмпфер считает мысль о пророчестве и человеческой свободе. Эта тема не является основополагающей для реформационной мысли, но является таковой для иудейской религиозной традиции. Соответственно многие высказывания ЛП поддаются прочтению в ключе традиций иудаизма; в первую очередь это касается позитивной оценки фарисейства[540]. Но в целом только специалист по иудаизму может адекватно оценить связь ЛП и иудаизма[541]. Особая новизна в интерпретации Ф. Кэмпфера состоит в том, что некоторые выражения ЛП можно истолковать как аллюзии на Апокалипсис, и возможно, что в ЛП скрывается «еретический комментарий» к Апокалипсису[542]. Но вопрос, как именно в ЛП перемешались иудейские и христианские элементы, остается открытым. В целом, согласно выводу немецкого исследователя, «ЛП – перевод стихотворения. Оно не может более рассматриваться как аргумент в пользу существования “гуманистических” течений в древнерусском обществе; но свидетельствует об “иудаизантских” течениях в нем»[543].

Й. Майер[544] в своей попытке дать толкование загадочному ЛП отталкивается от присутствующего в памятнике позитивного взгляда на фарисейство. В этом отношении ЛП противостоит сложившейся христианской традиции, так как в Новом Завете слово «фарисей» имеет преимущественно негативные коннотации. ЛП не могло иметь в виду и «исторических» фарисеев, так как для них еврейская традиция зарезервировала иное слово. Знакомство русских диссидентов с талмудической традицией Майер считает почти исключенным. Поэтому наиболее вероятным остается влияние еврейско-арабского рационализма через традицию Маймонида, которая переплелась и с мистико-спекулятивной традицией Каббалы. Передатчиком этой традиции могли выступить еврейские общины Киева или Крыма, хотя почти невероятно, чтобы они познакомили бы посторонних со своими доктринами; тем более что (вопреки тому, что позднее установит Ф. фон Лилиенфельд) «в ЛП нет никаких следов каббалистических спекуляций или терминологии»[545]. В то же время, по мнению Й. Майера, Я.С. Лурье не представил убедительных аргументов против выводов Ш. Эттингера о влиянии иудаизма на русских диссидентов. В частности, Лурье никак не отозвался на то, что Эттингер указал на термин «перушит» как еврейский эквивалент «фарисейского жительства». Майер, со своей стороны, опираясь на наблюдения Эттингера и реконструкцию текста, осуществленную Кэмпфером, предложил истолкование всех строк в начальной части ЛП в русле понятий еврейской средневековой философии. В частности, «фарисейское жительство», понятое как «перушит», подразумевает «умеренность», своего рода философскую аскезу. В этом аспекте текст ЛП, как и в некоторых других, коррелирует с элементами греческого неоплатонизма[546]. Общий вывод исследователя таков: все отдельные понятия ЛП (ее начальной стихотворной части) представляют собой передачу центральных понятий еврейской религиозной философии в том виде, в каком она была определена Маймонидом, и контекстом для ЛП являются представления именно этого направления в философии[547]. Поэтому не исключено, что Курицын в самом деле перевел этот текст, но непонятно, с какого языка и какой