Как и в период Русско-японской войны 1904–1905 гг., в деятельности ген. А.Н. Куропаткина на должности главнокомандующего армиями Северного фронта проявилось отсутствие волевого фактора. Известный «наполеоновский квадрат» был необратимо нарушен, и сделать с этим генерал Куропаткин ничего не мог. Очевидно, что он прекрасно понимал причины собственного неудачного полководчества в Маньчжурии, однако изменить сам себя не сумел. Брат отечественного военного теоретика («русского Клаузевица») А. А. Свечина в эмиграции вспоминал о А.Н. Куропаткине: «Ему нельзя отказать и в правильных оперативных распоряжениях, но полководцу необходима и “воля”, для приведения своих оперативных планов в исполнение. В этом и состоял главный недостаток Куропаткина — он принимал правильное решение своим “умом”, но не хватало силы воли (решимости) провести их в боях в исполнение. Лишь в полном сочетании гармонии двух необходимых качеств — “ума и воли” — как учит нас военная история — зависит успех полководца. У Куропаткина первого было достаточно, а вторая отсутствовала. В этом и заключались все его неудачи»{173}.

Действительно, постоянным сильным местом генерала Куропаткина, как собственно военного деятеля, были его организаторские способности. Забота о солдатах, наряду с выдающейся полководческой бесталанностью, проявилась и в период Первой мировой войны. Ни в мартовской операции у озера Нарочь, ни в летней кампании 1916 г. главнокомандующий армиями Северного фронта не поднялся выше уровня дивизионного начальника. Поэтому пресса была вынуждена говорить о нем, прежде всего, как об «отце-командире», каковым он по сути своей и являлся. Так, летом 1916 г. некий полковник Г.П. в «Ниве» писал: «При объезде частей войск я убедился воочию, как близко стоит он к простому солдату. Он постоянно обходит окопы, расспрашивает солдат об их нуждах, входит во все мелочи их повседневной жизни, проявляя необычайную заботливость о меньшей братии. Недаром солдаты так его полюбили и не испытывают при его наездах никакого страха, невзирая на внешнюю суровость генерала. Приняв [Гренадерский] корпус, Алексей Николаевич в первые же дни пешком обошел все окопы, заглядывал во все землянки, находясь под выстрелами противника. Никакие предупреждения об опасности не могли убедить его отказаться от обхода того или иного участка позиций корпуса…»{174}Проблемы тыла чрезвычайно волновали главкосева, едва ли не больше, чем задачи вверенного ему фронта — письмо Куропаткина премьер-министру Б.В. Штюрмеру от 16 июня просило принять «всевозможные меры к прекращению поднятия цен на предметы первой необходимости; нужны немедленные, самые решительные, самые суровые меры борьбы против дороговизны, тем более, что в громадном большинстве случаев объясняется это не отсутствием тех или иных предметов на рынках, а исключительно спекуляцией»{175}.

Чем меньше главкосев верил в успех прорыва фронта противника, тем больше он уделял внимания малопродуманным и довольно экзотичным для того времени проектам. В июне 1916 г. на Балтике намечалась десантная операция в Рижском заливе: убедившись в своей неспособности организовать прорыв обороны противника, Куропаткин выдвинул идею о производстве десанта в тыл противника, стоявшего под Ригой. Вернее сказать, эта идея была воспринята главкосевом под влиянием мысли командарма–12 Радко-Дмитриева, убедившего главнокомандующего в целесообразности проведения такой операции. И тут оказалось, что командование Балтийского флота также уже давно задумывалось над производством подобного удара и полностью согласилось с генералом Куропаткиным. Морские силы Рижского залива под командованием контр-адмирала А.В. Колчака включали в себя минную дивизию из 21 эскадренного миноносца, линейный корабль «Слава», канонерские лодки «Храбрый» и «Грозящий», несколько подводных лодок и вспомогательных судов. Артиллерийская поддержка десанта должна была, по мысли моряков и командарма–12, способствовать успеху. Вероятно, что сама идея о десанте в районе побережья Курляндии принадлежала лично императору{176}.

Данная десантная операция была задумана в качестве поддержки для готовящегося наступления армий Северного фронта после провала атаки Западного фронта под Барановичами. В качестве основной задачи для частей десанта ставилось: заставить противника разбросать свои резервы по рижскому побережью и тем самым ослабить себя по фронту, на направлении главного удара русских войск, долженствующих наступать из Двинского района. Предложение о подготовке данной операции было доведено до Ставки. Сначала высадка в тылу врага считалась тактической диверсией, то есть вспомогательным ударом, как подспорье, облегчавшее наступление на суше. Но после неудачи частного удара войск 12-й армии у Бауска (15 — 17 июля), где русским не удалось прорвать вторую полосу обороны, стала считаться тактическим десантом, предназначенным для проведения самостоятельных (пусть и увязанных с действиями армий фронта) ударов. Таким образом, согласно принятому плану, десантные части и войска 12-й армии обязывались приступить к параллельному наступлению на Туккум и далее, на Митаву. Интересно, что инициаторами расширения рамок десанта до оперативных выступили моряки, в том числе лично командующий флотом Балтийского моря вице-адмирал В.А. Канин. Русские командиры рассчитывали, что германский флот, ослабленный в Ютландском сражении с англичанами, не сумеет оказать достойное противодействие русскому десанту, который, конечно же, будет поддерживаться силами Балтийского флота: «Ввиду событий на Северном море, в связи с Ютландским боем (31 мая — 1 июня 1916 г.), который приковывал все внимание германского командования на этот театр, в течение ближайшего времени не было оснований ожидать крупных операций немцев в направлении Рижского залива. Ставка решила воспользоваться этим и произвести сильный нажим на Рижском участке фронта, рассчитывая, что германский флот не будет в состоянии оказать помощь своей армии»{177}.

Понятно, что в состав тактического десанта, который должен был выполнить одну из важнейших задач, предрешавших успех прорыва неприятельского фронта, должны были войти отборные части, резко усиленные техническими средствами ведения боя. В частности, адмирал Канин настаивал на том, чтобы в качестве десанта был использован стоявший в резерве Ставки 19-й армейский корпус ген. А.А. Веселовского. Однако Ставка почему-то выделила в состав десанта ополченские дивизии, охранявшие побережье Эстонии и Финляндии. Боевые качества этих войск, не нюхавших пороха, были крайне низкими. Объяснить такое решение Ставки можно лишь принципиальным недоверием М.В. Алексеева к производству десанта: жертвовать плохими частями всегда легче, чем хорошими. В состав предполагаемого десанта должны были войти 31 батальон, 12 эскадронов, 72 орудия, 142 пулемета, 3 саперные роты, около полутора казачьих сотен. Таким образом, 45-тысячный отряд действительно мог послужить средством успеха наступательной операции Северного фронта, если бы не качество войск.