на компьютере и коротко кивает:

– Вы должны вернуться к шести вечера.

И Грета идет по залитому солнечным светом порту. Но, сделав несколько шагов, поворачивает назад.

– А что будет, если я не вернусь?

Служащая удивляется:

– Теплоход уйдет без вас.

– И что потом?

– Вы либо найдете способ доехать до следующей остановки, либо отправитесь домой, – говорит она и с улыбкой добавляет: – Или, думаю, вы можете поселиться здесь.

Сейчас почти четыре, вода сияет на послеполуденном солнце. Грета идет по гавани и видит, что на пристани двое мальчишек в резиновых сапогах продают живцов, плавающих в металлическом ведре. В залив входит рыболовецкое судно, такое маленькое по сравнению с круизным теплоходом. Все звуки кажутся приглушенными на фоне величественного пейзажа, и она пытается представить, каково это – действительно жить в подобном месте, просыпаться каждое утро в маленьком красном домике под бескрайним небом рядом с горами.

Грете иногда почти больно думать о тех разнообразных жизнях, которые она могла бы прожить, больно знать, что выбор, который она сделала, предполагает отказ от многих других возможностей. Каждый день закрываются еще какие-то двери. И даже не пробуя заглянуть в них, а просто идя вперед, ты удваиваешь усилия, направленные на то, чтобы вести ту жизнь, которую выбрал. И единственный способ выжить – быть всецело преданным этой жизни, постоянно твердить себе, что она единственно правильная для тебя. Но что, если это не так?

Ближе к городу маленькая девочка продает лимонад и «Орео», рядом с ней на прилавке стоит банка для денег. У ее ног щенок хаски грызет олений рог и кажется сошедшим с рекламы Аляски.

Грета останавливается и показывает на пластиковый кувшин:

– Сколько?

– Вы же с корабля, верно? – спрашивает девочка, глядя на нее из-под густой темной челки. Ей, должно быть, лет девять-десять, кожа у нее бледная, а глаза карие, на ней желтая майка с изображением божьей коровки.

– А что, похоже?

Девочка разглядывает ее:

– Нет, но вы не местная.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю всех, кто живет здесь. Абсолютно всех.

Грета улыбается:

– Значит, ты должна содрать с меня плату как с туристов, да?

– Таковы правила, – очень серьезно отвечает девочка.

– Справедливо. – Грета протягивает ей двадцать долларов. – Думаю, чтобы получить скидку, мне придется переехать сюда.

– Вы никогда так не сделаете. – Девочка говорит об этом как о чем-то само собой разумеющемся. Она встает, чтобы налить лимонад, и наклоняет кувшин над неустойчивым бумажным стаканчиком. – Никто сюда не переезжает. По крайней мере люди вроде вас.

– Что ты имеешь в виду?

– Такие клевые люди, – немного застенчиво поясняет девочка, – из клевых мест.

– Вообще-то, я из Огайо, – говорит Грета, и девочка кажется разочарованной, – но живу в Нью-Йорке.

– Так я и знала. – Она протягивает Грете стаканчик, и та отпивает из него, стараясь не морщиться – напиток оказывается очень кислым. Но девочка внимательно наблюдает за ней и пожимает плечами: – Знаю, он не так уж хорош. Но все же я при деле.

– Это здорово. – Грета отмахивается от сдачи: – Оставь себе. Будем считать, что это за следующий раз.

На лице девочки появляется улыбка, но потом она качает головой и принимается собирать стаканчики в стопку.

– Вы сюда не вернетесь.

– Может, тогда увидимся в Нью-Йорке, – говорит Грета, и девочка с удивлением и удовольствием смотрит на нее.

Грета, пройдя несколько кварталов, выбрасывает почти полный стаканчик в мусорный контейнер. И останавливается, чтобы оглядеться. На главной улице выстроились пыльные бары и магазины сувениров. Перед одним из них возвышается деревянный медведь, а неоновая вывеска в окне другого гласит: «ДИКИЙ АЛЯСКИНСКИЙ ЛОСОСЬ». Из грязного синего пикапа смотрит на нее большая черная собака, а напротив расположен Музей Молота, в котором, предполагает Грета, выставлены артефакты, собранные каким-то местным жителем по фамилии Молот, но тут видит буквально десятифутовое скульптурное изображение молотка и торчащий рядом гвоздь.

Потом она замечает впереди деревянную пивоварню и идет к ней. Внутри сильно пахнет зерном и хмелем, и здесь полно туристов с теплохода. Грета стоит в очереди, покупает фирменное светлое пиво и идет с ним в сад позади пивоварни, где далеко не так оживленно.

И долго просто сидит там, позволяя событиям дня слегка подзабыться. Пиво оказывается свежим и освежающим, солнце приятно согревает лицо. Она слышит разговоры вокруг и видит кружащуюся над пустым бокалом пчелу. А затем спустя некоторое время достает телефон и делает то, что поклялась никогда не делать – она звонит Люку.

Глава 23

– Это не я, – говорит он, едва взяв телефон, и в этот самый момент Грета видит торопливого официанта и показывает ему на свой пустой бокал. Парень кивает и направляется в пивоварню, но она лихорадочным движением снова подзывает его.

– Два, – произносит она одними губами и поднимает два пальца.

– Грета? – спрашивает Люк, и она ненавидит себя за то, что скучает по тому, как он выговаривает ее имя: он тянет е, так что у него получается Греета. Это свойственно только ему, и от этой его, так хорошо знакомой ей, особенности внутри у нее появляется какое-то странное ощущение. – Это ты?

– Ага. Послушай…

Но, конечно же, выслушивание кого-либо никогда не было его сильной стороной.

– Клянусь, я не делал этого. Я даже не знал ничего, пока не так давно не сошел с самолета в Сиднее и не получил миллион сообщений. Это повсюду. Брат говорит, новость даже попала в тренды твиттера.

– Фантастика, – сухо произносит Грета.

– Послушай, я понимаю, что ты не в восторге, но это же явная ложь, так кого это волнует, верно?

Она стискивает зубы.

– Меня.

– Ну а меня нет.

– Знакомый ответ.

– Но так оно и есть, – говорит он, и в его голосе больше удивления, чем чего-то еще. – Ты должна признать, это было хорошим способом заставить тебя позвонить мне. – Он ждет, что она скажет, но потом не выдерживает: – Как ты, кстати говоря?

– У меня все хорошо, Люк, – вздыхает она. – Это действительно не…

– Я знаю, что ты будешь выступать на Губернаторском балу. Это супер. Хотел бы я быть там и послушать тебя.

Грета перекладывает телефон из одной руки в другую.

– Ага.

– Ты готова?

Ей не хочется говорить с ним об этом. Вернее, ей не хочется хотеть говорить с ним об этом. Но дело в том, что никто никогда не понимал ее так хорошо, как Люк, по крайней мере если речь шла о музыке. Все те годы, что они были вместе, он мог быть засранцем во многих отношениях – мало обращал внимания