он обошелся без прежних подобающих высоких эпитетов, – любит ездить на охоту со своей свитой и вождями племен, у которых свои флаги. У нас щедрые благодатные угодья… прекрасные леса, привольные степи…

Он произнес это с пафосом, с гордым чувством.

– Похоже, дон Хуан испытывает ностальгию по своим просторам?..

– С тех пор, как я нашел пристанище при дворе его величества, признаться, было недосуг предаваться сантиментам… Но знаете ли, память – такая вещь, которая воскрешает душу…

– Дон Хуан говорит как поэт, – подал реплику дон Умберто.

Сын Востока почувствовал, что между Умберто и королевой идет некая тайная игра. Как, он ревнует королеву? Но с какой стати? Разве королева давала ему основания для ревности?

Ревность дон Хуана почувствовала и донья Луиза. Узнав о том, что его пассия вышла на прогулку с королем, Орудж-бей обронил фразу: «Похоже, страсть его величества неистощима…» На что Луиза усмехнулась: «О, chico[50], ты вздумал ревновать меня к Филиппу? Он же не умеет даже толком расстегнуть ширинку…»

– Выпускайте гончих! – раздался чей-то приказ.

Гончие с лаем ринулись к лесу. Вскоре загремели выстрелы – в ход пошли мушкеты и аркебузы.

Охота прошла неплохо. Каждый выказал свое мастерство. Не обсуждали, кто сколько дичи настрелял. Трофеи считались общим достоянием.

Правда, на обратном пути произошло неожиданное.

Возвращались тем же порядком и чередом.

Гончие забежали вперед и исчезли из виду.

Вдруг с придорожного дерева спрыгнул пятнистый сильный зверь, метивший в королеву. Леопард! Кони шарахнулись, рванулись вскачь. Не ухвати Умберто коня королевы за поводья, она бы наверняка слетела с седла. Еще никто не успел вскинуть ружья, как Орудж-бей, вспрыгнув с гнедого, на лету, изловчившись, схватил леопарда за горло, вместе со зверем свалился наземь и стал душить хищника. Схватка длилась несколько минут.

Когда он выпрямился, стало ясно, что зверь мертв. Орудж-бей взял тушу и бросил к ногам королевы.

Тут заметили кровь, сочившуюся из правой передней ноги зверя, рана была огнестрельная; очевидно, шальная пуля, угодившая в леопарда, взъярила его.

Королева, придя в себя, промолвила:

– Какая дикая сцена!.. И сколько в этом существе бесстрашия и отваги. Жаль его… не хотела бы быть в его шкуре… Хотя дамы обожают мех леопарда…

В восхищении венценосной «амазонки» сквозила печаль, не только сочувствие к красивому зверю, но и затаенная романтическая тоска по рыцарской доблести.

– Грасиас, синьор! – сказала она своему заступнику.

Когда родилась Анна, королева в ответ на попреки разочарованного мужа отрезала:

– У слабосильных только девочки и рождаются.

Дон Диего случайно услышал эту перепалку, когда вел штудии по языку с инфантами.

* * *

Недели через три после этого происшествия Орудж-бей получил приглашение в Эскориал. Во дворце готовили представление по случаю первой годовщины со дня рождения инфанты Анны. Ставили комедию Лопе де Вега «Валенсийская вдова».

Орудж-бей мог одним выстрелом «убить двух зайцев» – и спектакль посмотреть, и наведаться в редакцию «Индекса». Он предполагал, что и у королевы есть какие-то планы, связанные с ним…

Узнав об этом приглашении, донья Луиза взбеленилась, угадав в королеве появление более молодой, красивой и могущественной соперницы.

– Бедняга! Он еще не знает, что Маргарита безногая! – сказала она своей старой дуэнье Шарлоте.

XVIII

След Оруджа Баята в «Индексе»

В отличие от Орудж-бея, я, по счастью, не бросил свою подругу. То бишь, благоверную Гайде. Предсказание цыганки-гадалки о том, что брошенной окажется она не оправдалось. Брошенным оказался я. Гайде была далеко.

Мне требовалось вернуться в Мадрид и порыться в архивных подшивках – в экземплярах «Индекса» за соответствующий период. Хотя я сомневался в их сохранности, все же не терял надежды; это была бы ниточка, ведущая в дальнейшую жизнь моего героя. Трудно представить, чтобы Орудж-бей, вращавшийся в кругу литераторов, пишущей братии тех времен, не оставил бы какой-то публичный, печатный след на страницах «Индекса». Но мне позарез нужна была Гайде. Без нее я был как рыба, выброшенная на берег.

У меня на кончике языка вертелось название селения, где обитал ее испанский дедушка. Она даже мне на карте показывала. Мне пришлось долго копаться в своей памяти, заказав еще бутылку пива с чипсами. У бармена рука была забинтована, с проступившими запекшимися крапинками крови. Спасибо ему, выручил. Я услышал: «Кровелос!»

У меня был записан телефон Гайде. Поколебавшись, я рассчитался с барменом, вышел, купил телефонную карту и позвонил ей в дедушкину резиденцию.

Она долгое время не отвечала.

Наконец, слышу запыхавшийся голос: «Кто говорит?» Я ответил. Пауза. Наверно, удивилась.

– Как у тебя дела? – нарушил я тягостное молчание.

– Купаюсь в речке.

Донесся дикий хохот. Я понял, что она не одна. Наверно, в компании с местными гаучо[51].

– Мне необходима твоя помощь.

– Я не смогу тебе ничем помочь отсюда – из речки.

И отбой в ухо.

Мой повторный звонок ничего не дал. Если она купается в реке, значит, находится у деда в селе, она не раз расписывала красоты этой реки.

Надо было действовать.

Село Кровелос – у трассы Вальядолид – Мадрид. Я сел в автобус, следовавший в том же направлении, в Толедо, и проезжавший через «дедушкино» село Гайде. Часа через два я доехал до развилки на Кровелос, обозначенной одинокой маслиной. Грунтовая ветка дороги была так отутюжена машинами, что издалека показалась асфальтированной. Стоило подойти, и я убедился, это была иллюзия.

До села топать еще изрядно. Изредка меня обгоняли машины, но ни одного автобуса. Так и прошагал пару километров; перешел через серый холм, и за ним открылось утопавшее в зелени село. Речка, которую расписывала Гайде, как речищу, была невеличка и походила на заросшую кустами горную тропу. Долго искать дом ее дедушки не пришлось. Я примерно знал месторасположение. Только раз спросил у местного старика, где дом Расинас; он показал мне рукой на дом с красным чердаком над рекой.

Я беспокоился: может, она еще не вернулась с речки, а то и отправилась с приятелями погулять; она любила праздно прохлаждаться с дружками, а потом живописать свои приключения. Но, к счастью, она уже вернулась и дремала в гамаке перед домом. Я подошел, постоял молча, глядя на нее. Она учуяла присутствие постороннего. Открыла глаза и кинулась, обняла за шею.

– Вот так сюрприз!

Как же женщины обожают, когда бегают за ними! Я был для нее, может, рыцарем на белом коне из сказок, и опровергал скептические вздохи нынешних дам. Я прижал ее к груди. Ее волосы пахли мхом.

– Мы должны срочно выехать, – сказал я. – Это моя последняя