— Это лицо идиота, не правда ли? — продолжал Мизеримус Декстер. — Посмотрите на нее. Она более походит на растение, чем на человека. Капуста в огороде представляет более жизни и выражения, чем эта девушка в настоящую минуту. Вы не поверите, что в этом полуразвитом существе кроется ум, привязанность, гордость, преданность.

Мне совестно было отвечать ему, но совершенно напрасно! Странная девушка продолжала невозмутимо заниматься бородой своего господина, не обращая ни на что внимания.

— Я открыл в ней любовь, гордость, преданность и другие чувства, — распространялся Мизеримус Декстер. — У меня хранится ключ к этому дремлющему уму. Великая мысль! Смотрите на нее, пока я буду говорить. (Я дал ей имя в минуту иронического настроения. Она привыкла к нему, как собака к ошейнику). Теперь, мистрис Валерия, смотрите и слушайте.

— Ариель!

Бессмысленное лицо бедного создания точно просияло.

Механическое движение руки вдруг прекратилось, и рука с гребнем застыла в воздухе.

— Ариель! Ты так хорошо научилась убирать мои волосы и душить мою бороду.

Лицо ее еще более просветлело.

— Да, да, да! — ответила она поспешно. — И вы говорите, что я хорошо это делаю, не так ли?

— Да, я это говорю. А желала бы ты, чтобы кто-нибудь другой делал это за тебя?

В глазах ее засветились огонь и жизнь. В ее мужском голосе появились мягкость, нежность, которых я в нем еще не замечала.

— Никогда никто не будет исполнять этого вместо меня, — сказала она с гордостью. — Никто не дотронется до вас, пока я жива.

— Даже эта леди? — спросил Декстер, указывая на меня.

Ее глаза мгновенно засверкали, и в порыве ревности, грозя мне гребнем, она резко воскликнула:

— Пусть попытается! Пусть дотронется до вас, если посмеет!

Декстер залился ребяческим смехом.

— Довольно, моя нежная Ариель, — сказал он. — Мне не нужен более твой ум, возвратись к своему обычному состоянию. Окончи мою прическу.

Она снова пассивно принялась за дело. Блеск ее глаз, грозное выражение лица мало-помалу исчезли. Минуты две спустя лицо ее было так же бессмысленно и тупо, как и прежде. Руки ее действовали так же механически, с такой же безжизненной быстротой, которая произвела на меня тяжелое впечатление сначала.

Мизеримус Декстер казался вполне доволен результатом своего опыта.

— Я полагал, что этот маленький эксперимент может вам показаться интересным, — сказал он. — Вы видите, что дремлющие умственные способности моей кузины подобны звукам, таящимся в музыкальном инструменте. Когда я дотрагиваюсь до него, он издает звуки. Она очень любит эти опыты, но величайшее наслаждение доставляют ей сказки, которые я рассказываю, и чем запутаннее, чем сложнее сказка, тем она довольнее. Это бывает чрезвычайно забавно, и я когда-нибудь доставлю вам это удовольствие. — Взглянув на себя в зеркало, он весело прибавил: — Теперь я готов. Можешь уйти, Ариель.

Она вышла из комнаты, стуча своими тяжелыми сапогами и повинуясь ему, как вьючное животное. Я сказала ей «прощайте», когда она проходила мимо меня, но она не только не ответила, даже не взглянула на меня. Мои простые слова не произвели никакого впечатления на ее тупые чувства. Единственный голос, влиявший на нее, теперь молчал. Она снова обратилась в бессмысленное и безжизненное существо, отворившее нам калитку, пока Мизеримусу Декстеру не заблагорассудится снова заговорить с нею.

— Валерия! — сказала мне свекровь. — Наш скромный хозяин ждет, чтобы ты высказала о нем свое мнение.

Пока внимание мое было обращено на его кузину, он повернул свое кресло так, что находился прямо перед нами и свет лампы падал на него. Описывая его внешность при изложении процесса, я невольно руководствовалась впечатлением, которое он произвел лично на меня. Теперь я увидела перед собой живое, умное лицо, большие светло-голубые глаза, блестящие каштановые курчавые волосы, белые тонкие руки, великолепную шею и грудь. Уродство, уничтожавшее мужественную красоту головы и груди, было скрыто от взоров пестрой восточной одеждой, накинутой на кресло в виде покрывала. На Декстере была надета черная бархатная куртка, застегнутая на груди большими малахитовыми пуговицами, и кружевные манжеты, бывшие в моде в прошлом столетии. Может быть, вследствие недостатка опыта, но я не видела в нем никаких признаков сумасшествия и ничего отталкивающего, когда он смотрел на меня теперь. Единственный недостаток, который я заметила в его лице, заключался в морщинах у внешних уголков глаз, как раз у висков, появлявшихся, когда он смеялся или улыбался, и представлявших странный контраст с его почти юношеским лицом. Что же касается прочих черт лица, то рот его, насколько позволяли его видеть усы и борода, был небольшой и тонко очерченный. Нос строго греческий, может быть, слишком тонок в сравнении с полными щеками и высоким, большим лбом. Смотря на него глазами женщины, а не физиономиста, я могу сказать, что он был чрезвычайно красив. Живописец избрал бы его моделью для Святого Иоанна. А молодая девушка, не зная, что скрывается под восточной одеждой, увидев его, сказала бы мысленно: «Вот герой моих мечтаний».

— Что же, мистрис Валерия, — спросил он спокойно, — пугаю я вас теперь?

— Конечно нет, мистер Декстер.

Его голубые глаза, большие, как у женщины, и ясные, как у ребенка, устремились на мое лицо с таким странным выражением, которое заинтересовало и вместе с тем смутило меня.

В этом взоре появлялись то сомнение, тревожное, мучительное, то явное одобрение, открытое и неудержимое, так что тщеславная женщина могла бы вообразить, что с первого раза очаровала его. Потом вдруг новое чувство овладело им. Глаза его полузакрылись, голова опустилась, и он сделал руками жест, выражавший сожаление. Он забормотал что-то про себя, очевидно, преследуя тайную и печальную нить мыслей, уносивших его далеко от настоящего, и все более и более погружаясь в воспоминания прошлого. Иногда я могла разобрать некоторые слова. Мало-помалу я стала понимать, что происходило в уме этого странного человека.

— Лицо намного прелестнее, — расслышала я, — но фигура далеко не так красива. Чья фигура могла быть красивее ее? Есть что-то, напоминающее ее очаровательную грацию. В чем же именно сходство? Может быть, в манерах, в движениях? Бедный, несчастный ангел! Какая жизнь, и какая смерть!

Он, по-видимому, сравнивал меня с жертвой яда, первой женой моего мужа. Его слова подтверждали мои предположения. Если это справедливо, покойница, значит, пользовалась его расположением. Этого нельзя было не заметить по его тону: он восхищался ею при жизни и оплакивал ее смерть. Предположим, что я посвятила бы в свои планы это странное существо, что выйдет из этого? Выиграю я или потеряю через сходство, которое он, казалось, открыл во мне? Утешает ли его мой вид? Или, напротив, огорчает? Я с нетерпением желала услышать что-нибудь о первой жене моего мужа. Но ни слова не сорвалось более с его уст. Новая перемена произошла в нем. Он вдруг поднял голову и осмотрелся вокруг, как человек, внезапно пробужденный от глубокого сна.