В октябре 1884 года Элизабет получила известие о том, что Джон, здоровье которого уже давно ухудшалось, находится в больнице Степни. Там он и умер от болезни сердца в возрасте шестидесяти трех лет. Джона похоронили 30 октября, и в течение нескольких следующих недель жизнь Элизабет резко покатилась по наклонной.

Стоит ли удивляться, что 13 ноября ее арестовали за проституцию на Коммерческой улице[209]. Ей также предъявили обвинения в пьянстве и хулиганском поведении, что свидетельствует о ее невыносимой душевной боли. Вполне естественно, что желание заглушить тоску и злость на несправедливый мир овладели ею. По наблюдениям Фредерика Меррика, капеллана тюрьмы Миллбанк, большинство арестанток «презирали» занятия проституцией на улице и «лишь алкогольное опьянение могло притупить их отвращение к этому [занятию]»[210]. Судья приговорил Элизабет к семи дням тяжелых общественных работ. Судя по всему, ее больше не арестовывали за проституцию – по крайней мере, записи о других арестах отсутствуют.

После смерти Джона Элизабет познакомилась с портовым рабочим Майклом Кидни и начала с ним сожительствовать. Кидни занимался погрузкой и разгрузкой судов, а также состоял в армейском резерве. Ему было немного за тридцать, а значит, новая возлюбленная была на несколько лет старше его, но он, видимо, считал Элизабет своей ровесницей, так как выглядела она моложе своих лет. Считается, что они встретились на Коммерческой улице, хотя неизвестно, произошло ли это случайно или же Элизабет зазвала Кидни как клиента. Вскоре у них завязались отношения, и они поселились в дешевых меблированных комнатах – сначала на Девоншир-стрит, а затем на соседней Фэшн-стрит. Кидни, как и Элизабет, любил выпить, в подпитии вел себя так же буйно, как и она, и был склонен к насилию. В январе и июне 1887 года Элизабет подавала жалобы в полицию по поводу жестокого обращения со стороны сожителя, но, как и многие женщины, подвергающиеся насилию со стороны партнеров, впоследствии отозвала свои заявления[211]. Однако Элизабет нельзя было назвать пассивной жертвой. По словам Кидни, за три года их совместной жизни она дважды от него уходила и отсутствовала «в общей сложности пять месяцев». «Но я за ней не бегал, она всегда сама возвращалась, – хвастался он, – потому что я нравился ей больше остальных»[212]. Уходя от Кидни, Элизабет возвращалась в знакомую ночлежку в доме № 32 по Флауэр-энд-Дин-стрит. У них с Кидни были сложные отношения. Причиной расставания стали не только пьянство Элизабет и жестокость Кидни, но и неверность обоих партнеров. В конце их совместной жизни Кидни заразился сифилисом: в 1889 году он проходил курс лечения в Уайтчепельском лазарете. Однако Кидни не мог заразиться от Элизабет, поскольку на тот момент она уже не являлась переносчиком заболевания.

Любопытно, что Мэри Малкольм даже не подозревала о бурной личной жизни Элизабет, хотя они были знакомы несколько лет. По словам миссис Малкольм, она не догадывалась, что у Элизабет был мужчина, и знала лишь то, что ее «сестра» живет в ночлежке «где-то в Ист-Энде, на улице, где селятся портные и евреи». Однако ей было известно об алкоголизме Элизабет, а также о том, что «сестра» представала перед магистратским судом и «сидела в каталажке» за пьянство[213].

Примерно с 1886 года и до самой смерти в поведении Элизабет прослеживаются существенные перемены. Ее часто арестовывают за пьяное буйство и сквернословие. К концу лета 1888 года ее арестовывали не менее четырех раз, и это всего за три месяца. Отчасти такое поведение можно объяснить алкоголизмом, но, по-видимому, имелась еще одна причина. Элизабет болела сифилисом уже более двадцати лет, и, вероятно, болезнь вошла в финальную, третичную фазу.

Нейросифилис, или церебральный сифилис, как болезнь называли в конце девятнадцатого века, может проявляться по-разному. На этой стадии болезнь атакует мозг и нервную систему. Французский врач Альфред Фурнье, изучавший развитие заболевания, установил, что первым симптомом третичной фазы становятся «эпилептические припадки». Кстати, на дознании коронера Мэри Малкольм заявила, что незадолго до смерти у Элизабет начались припадки. Миссис Малкольм не подозревала, что у «сестры» эпилепсия, и потому пришла в крайнюю растерянность[214]. Судя по всему, припадки были настолько тяжелыми, что полиция несколько раз даже снимала с Элизабет обвинения в различных мелких правонарушениях. Если бы Элизабет страдала от тяжелой эпилепсии всю жизнь, ей бы не удалось так долго проработать домашней прислугой. Майкл Кидни и другие ее знакомые непременно упомянули бы об этом на дознании. Также маловероятно, что Элизабет притворялась. Обмануть полицию и магистратских судей было не так-то просто: они знали все уловки обвиняемых, стремившихся избежать тюремного заключения.

Помимо припадков нейросифилис может вызывать паралич и симптомы, аналогичные проявлениям деменции. Ухудшается память, развиваются галлюцинации и бред. Больной может вести себя странно, даже иррационально, неподобающе, буйно. Если у Элизабет действительно начался нейросифилис, окружающие могли списывать его проявления на пьянство: алкогольное опьянение легче всего объясняло и повышенную склонность к насилию, и сквернословие. Но, возможно, именно из-за болезни Элизабет стала больше пить, пытаясь справиться с болью и ощущением потерянности.

Была ли болезнь тому причиной или нет, но все то время, что Элизабет прожила в Уайтчепеле, она вела скрытную жизнь и постоянно обманывала окружающих. Она продолжала притворяться сестрой Мэри Малкольм и настаивала, что является жертвой крушения «Принцессы Алисы». Ее успешные аферы, должно быть, внушили ей мысль о том, что люди очень доверчивы и наивны. Подобно всем опытным мошенникам, она научилась использовать это слабое место человеческой натуры для получения финансовой выгоды. На дознании коронера миссис Малкольм упомянула, что Элизабет жаловалась на «деформацию правой стопы» в результате «несчастного случая»: якобы три года назад ее нога «попала в станок». Элизабет говорила Мэри, что надеется «получить денежную компенсацию», но миссис Малкольм не знала, «получила она деньги или нет»[215]. Однако когда миссис Малкольм предъявили тело Элизабет, она не заметила никакой деформации и не смогла объяснить таинственного исчезновения увечья. Мэри Малкольм рассказала еще об одном странном случае. По ее словам, однажды Элизабет бросила на пороге ее дома младенца, девочку. «Мне пришлось оставить ее у себя, а потом она ее забрала», – сообщила миссис Малкольм. Мэри решила, что это ребенок Элизабет, которого та родила от полицейского[216]. Когда об этом расспросили Майкла Кидни, тот пришел в полное недоумение. «У нее никогда не было от меня детей, и я не слышал, чтобы она рожала от полицейского», – заявил он[217]. Скорее всего, это был не ее ребенок: Элизабет могла «одолжить» его на время у знакомых или на «детской ферме»[218], использовать для попрошайничества. Попрошайки часто прибегали к подобной уловке: кричащий, голодный младенец