и создать новый, измененный образ самой себя. С помощью этого вымысла она также пыталась дистанцироваться от мужа: когда они на время расставались, она говорила окружающим, что он мертв.

В апреле 1881 года супруги вновь помирились, однако всего на пару месяцев. Судя по переписи населения за тот год, жизненные условия Страйдов существенно ухудшились. Если прежде они занимали несколько комнат над кофейней, то теперь приходилось довольствоваться лишь одной комнатой в доме на Ашер-роуд в районе Боу. В декабре Джон и Элизабет решили разойтись окончательно. Подобно Уильяму Николсу и Джону Чэпмену, Джон Страйд, вероятно, согласился выплачивать супруге небольшое содержание, тем самым формально узаконив их расставание. Именно тогда Элизабет поселилась в Уайтчепеле: сперва на Брик-лейн, а затем, по возвращении из лазарета работного дома, куда она попала с бронхитом, в доме № 32 по Флауэр-энд-Дин-стрит. В ночлежке, расположенной по этому адресу, Элизабет более-менее постоянно жила следующие шесть лет.

По словам писателя Говарда Голдсмида, «Флауридин-стрит» – так ее называли местные – «могла считаться “цветочной улицей” лишь по названию[202]», а на деле являла собой «одну из худших трущоб Ист-Энда», где витали «отвратительные» испарения, а взору представлялись «неприятные» картины[203]. Журналист из агентства «Ассошиэйтед пресс», посетивший эту улицу в 1888 году, описывал ее не столь мрачно и даже утверждал, что «для Ист-Энда» она выглядела «довольно-таки прилично». Вот что он писал:

По одной стороне улицы тянется ряд современных зданий, предназначенных для семей ремесленников; они населены почти исключительно евреями из среднего класса. А вот напротив них стоят дома с куда более сомнительной репутацией: кирпичные, почерневшие от времени, с грязными дверьми и окнами, выдающими чрезвычайную бедность их обитателей[204].

В статье говорилось, что все здания, находившиеся на запущенной стороне улицы, являлись зарегистрированными ночлежками, а в доме № 32 могли одновременно проживать до ста человек. Голдсмид пишет, что ночлежки кишели паразитами и были «переполнены сверх всякого приличия»; в них была «очень плохая вентиляция… царило зловоние и антисанитария». Но журналист из «Ассошиэйтед пресс» отмечает, что ночлежка в доме № 32 изнутри «выглядела на удивление уютной». Если это правда, неудивительно, что Элизабет предпочитала именно эту ночлежку и в течение многих лет постоянно туда возвращалась.

В период проживания на Флауэр-энд-Дин-стрит Элизабет работала поденщицей. Поденщицы занимали «низшую ступень в иерархии домашней прислуги – даже ниже, чем служанки-на-все-руки». Семьи, которые не могли позволить себе держать постоянную служанку, как правило, нанимали поденщиц – от случая к случаю, на несколько часов. Обычно поденщицами работали женщины более старшего, чем служанки и горничные, возраста – «от сорока до шестидесяти лет». Поденщицы жили крайне бедно, о чем свидетельствовал их внешний вид: «грязный чепец, поношенная шляпа… платье с подоткнутым подолом и голые красные руки»[205]. Элизабет получала за работу два шиллинга и еду: чай с тостом, остатки семейного обеда и даже немного сахара.

В Ист-Энде было много евреев: от Хай-стрит в Уайтчепеле до Хэнбери-стрит тянулся целый квартал, населенный преимущественно евреями. В Шаббат, еврейскую субботу, они нанимали поденщиц, чтобы те помогали по хозяйству. Согласно религиозному обычаю, евреям запрещено выполнять любую работу с захода солнца в пятницу до захода солнца в субботу: поденщицу нанимали разжигать камины, включать газовые лампы, готовить и подавать пищу. Большинство семей, спасаясь от гонений, недавно эмигрировали из России, Пруссии и Украины и не говорили по-английски, но Элизабет научилась объясняться на идише. Возможно, она немного знала этот язык еще со времен жизни в Гётеборге: в рабочем районе Хага, где она некоторое время жила, также проживало много евреев[206]. Работа в еврейских семьях могла привлекать Элизабет тем, что ее хозяева, как и она сама, были чужаками, а следовательно, предпочитали не распространяться о прошлом и не задавали лишних вопросов.

Теперь Элизабет жила вдали от Джона, Вест-Энда и Поплара. Она могла снова стать кем-то другим – кем угодно. Со временем она поняла, что менять идентичность так же легко, как переезжать. В Уайтчепеле она стала вдовой и жертвой кораблекрушения. До этого она была фермерской дочерью, затем служанкой; потом любовницей и падшей женщиной; после проституткой и спасенной Магдалиной. Она побывала эмигранткой, любовницей богатого мужчины и женой бедного плотника, хозяйкой кофейни и нищенкой из работного дома. Она была шведкой, но достаточно хорошо говорила по-английски, чтобы вводить людей в заблуждение. Иногда она притворялась ирландкой и представлялась именем Энни Фитцджеральд. Элизабет даже выдавала себя за сестру одной женщины.

В 1883 году Элизабет волею судеб познакомилась с портнихой Мэри Малкольм. Та провела долгие годы, склонившись над шитьем, что, вероятно, сказалось на ее зрении. Она любила выпить, что также сыграло на руку Элизабет. Однажды на улице или в пабе Мэри Малкольм увидела Элизабет и приняла ее за свою сестру, Элизабет Уоттс, с которой давно не общалась. Видимо, Мэри окликнула «сестру» по имени, и Элизабет отозвалась. Элизабет решила не разубеждать обознавшуюся женщину и извлечь выгоду из нового знакомства.

Судя по рассказу портнихи, у нее в голове смешались две истории: подробности жизни ее сестры и рассказ Элизабет Страйд о ее недавнем прошлом. По словам Мэри Малкольм, у ее сестры было прозвище Долговязая Лиз, и она жила с мужчиной, хозяином кофейни в Попларе. Мэри также утверждала, что муж Элизабет погиб в кораблекрушении, хотя всех обстоятельств случившегося не помнила. Оказалось, что второй муж Элизабет Уоттс действительно погиб в кораблекрушении у берегов острова Святого Павла, но этот факт смешался с рассказами Элизабет Страйд о катастрофе «Принцессы Алисы». Сестра Мэри Малкольм вела беспокойную жизнь, дважды была замужем и некоторое время провела в сумасшедшем доме. Вот почему портниха приняла за нее оборванку, которую встретила на улице[207].

Мэри утверждала, что главной проблемой ее «сестры» было пьянство. Та всегда нуждалась в деньгах, и Мэри «сомневалась», что «сестра» зарабатывает на жизнь честным путем. Но родственные чувства обязывали ее помогать «сестре». В течение пяти лет как минимум раз в неделю женщины встречались на углу Чансери-лейн. Каждую субботу в четыре часа дня миссис Малкольм вручала Элизабет Страйд два шиллинга. Иногда Мэри давала «сестре» и одежду. Если у портнихи и были сомнения насчет Элизабет, она никому их не раскрывала. Однако все пять лет, что они с Элизабет поддерживали связь, Мэри старалась не подпускать ее слишком близко. Миссис Малкольм никогда не приглашала «сестру» к себе домой и утверждала, что «всегда желала поскорее избавиться от ее общества». Когда Малкольм спросили, знал ли ее муж или кто-либо еще о встречах с «сестрой», она ответила: «Нет, я никому ничего не говорила. Мне было очень стыдно»[208].

Возможно, Мэри испытывала стыд потому, что, невзирая на свои сомнения, она продолжала поддерживать отношения с Элизабет. Не приглядываясь слишком пристально, она продолжала