терпеть не могу, скучно, — произнёс Дима с вызовом, пользуясь тем, что при гостях бабушка его ругать не будет. — И вообще никому сейчас языки не нужны, — спешил он высказать заветную мысль. — Сейчас есть прекрасные прикладные программы, которые что надо переводят. Устно, письменно, синхронно, на несколько языков разом. Уж тридцать лет никому это не надо. Или сорок. Разве что для интереса, вроде вышивания крестиком, а кому не интересно — не надо. Всё это устарело.

— Вот, Богдан Борисович, объясните ему, что языки всё равно нужны, — настаивала бабушка.

— А мне не нужны. Скучно, — возражал внук, продолжая, как видно, старую распрю.

«Какая странная жизнь, — думала Прасковья. — Проходят десятилетия, гремят войны, вершатся революции, рушатся и вновь возникают империи, меняются экономические уклады, а социально продвинутые родители всё хлопочут и хлопочут об этих злосчастных иностранных языках». Точно то же самое теми же словами четверть века назад говорили своим лоботрясам родители её учеников, когда она студенткой подрабатывала репетиторством.

— Вот скажите, скажите ему, Богдан Борисович! — запальчиво настаивала Галчонок.

— Да я не знаю, что сказать, — раздумчиво проговорил Богдан. — В самом деле, это не очень требуется сегодня, Дмитрий прав. Если требуется, то далеко не всем. А многим, возможно, большинству — можно обойтись.

— Вот, бабушка! — обрадовался Дима нежданному обретению союзника, который к тому же называет его полным именем.

— Богдан Борисович! — возмутилась бабушка. — Вы мне только что рассказывали, как Вас обучали языкам самыми садистскими методами. А теперь говорите, что это не нужно.

— Я и не отрекаюсь от садистских методов, как Вы выразились, Галина. Моя мысль очень проста: если знать язык надо — вот надёжный способ его освоить. А надо или не надо — это отдельный вопрос, его мы не обсуждали.

— Лично мне не надо! — объявил Дима.

— А что бы ты хотел освоить? — спросил Богдан с искренним интересом.

— Он хочет заниматься стрельбой, — ответила за внука Галчонок. — Но мы с его мамой поставили условие: пятёрка по английскому — и можешь записываться на свою стрельбу.

— Из чего стрелять? — с любопытством поинтересовался Богдан.

— Из пистолета, — не слишком охотно ответил Дима.

— Ну, это не просто, — уважительно поощрил Богдан, — зато интересно.

— А Вы умеете? — спросил Дима.

— Умею, — кивнул Богдан. Прасковья отметила, что он не сказал своего привычного «чуть-чуть», как обычно отвечает на вопросы о своих умениях.

— Вот это совсем не обязательно, — покачала головой Галчонок. Только золотое время терять. Понадобится, не дай Бог, стрелять — научится.

— По-моему, — заявил Дима, — уметь прилично стрелять важнее, чем говорить по-английски.

— Убедительнее, во всяком случае, — рассмеялся Богдан, а Галчонок осуждающе покачала головой.

— Когда

      война-метелица

придет опять —

должны уметь мы целиться,

уметь стрелять,

— задумчиво продекламировал Богдан.

— Дима, иди переоденься, сейчас все вместе идём гулять, — не выдержала бабушка такого безобразия.

Дима нехотя ушёл.

— Галина, если так станется, что Дима пойдёт записываться в секцию, кружок или как это называется — возьмите меня с собой. Я посмотрю, что они там делают, что за тренер и всё прочее. Я говорю «если», — он широко улыбнулся.

— Вы, Богдан, мне всю обедню испортили, — полушутя-полувсерьёз упрекнула его Галчонок. — Вы лучше бы посмотрели, что нам с английским делать.

— Это само собой, одно другому не мешает, — согласился Богдан. — Но опять-таки, я не знаком с современными методами. Я знаю только старые, которые работают.

— Ой, Богдан, тяжело, наверное, с Вами Прасковье, — вздохнула Галчонок.

— Да, я довольно нудный субъект, — согласился Богдан серьёзно.

После завтрака пошли гулять.

Галина хлопотливо пыталась надеть на Богдана лыжную шапочку, но он уверял, что голова у него никогда не мёрзнет, а в случае чего он накинет капюшон.

Был хрусткий и солнечный зимний день, но свет уже весенний. На берёзе Прасковья увидела серёжки. Зима-зима, а где-то внутри идут тайные процессы жизни. Вот и в ней, как в берёзе, живёт и развивается новая жизнь. Она почувствовала общность судьбы с бессловесной берёзой и погладила её шелковистый белый ствол.

На кормушке суетились воробьи, невдалеке синицы склёвывали сало, нанизанное на ветки; тинькали они уже по-весеннему. Прилетела сойка — и синицы разлетелись, уступив крупной птице. «Как всё гармонично в животном мире: никакого равенства, каждый знает свой размер и свой шесток», — подумала Прасковья. Вслух спросила:

— А снегири у вас бывают? У моих родителей есть дача, а на самом деле старая деревенская изба, в деревне Сойки, но там соек я не видела, зато видела много снегирей, и они мне очень нравятся.

— Есть, есть и у нас снегири, — закивала Галчонок. — И белки к нам приходят. Мы их подкармливаем орехами. Но с рук они не берут, как я ни старалась. А вот в московских парках — берут. Не понимаю, почему.

— Дикие у нас белки, — заметил Иван. — А там культурные, городские.

Пошли по неширокой, расчищенной дорожке: впереди Богдан с Димой; к ним пристроилась Галчонок — наверное, чтобы Богдан не научил внука дурному, например, нигилизму в отношении ещё каких-нибудь учебных предметов кроме иностранных языков. Прасковья с Иваном отстали.

— Как живёшь, Прося? — спросил Иван, беря её под руку. Странно, он никогда не называл её этим именем.

— Да ничего живу, в двух словах и не скажешь.

— А ты не в двух, — улыбнулся Иван.

— Трудно сказать… Хорошо, очень хорошо живу, — твёрдо ответила Прасковья.

— Хорошо, коли хорошо живёшь, — задумчиво произнёс Иван. — Я, правда, очень рад за тебя.

В памяти Прасковьи вдруг всплыла цитата, чего уж давно не случалось. Это из сцены, где Долли приезжает в имение Вронского навестить Анну Каренину.

Ты смотришь на меня, — сказала она, — и думаешь, могу ли я быть счастлива в моем положении? Ну, и что ж! Стыдно признаться; но я… я непростительно счастлива. Со мной случилось что-то волшебное, как сон, когда сделается страшно, жутко, и вдруг проснешься и чувствуешь, что всех этих страхов нет. Я проснулась. Я пережила мучительное, страшное и теперь уже давно, особенно с тех пор, как мы здесь, так счастлива!..

32

Иван внимательно смотрел на Прасковью:

— Красивая стала, прям страшное дело, до чего.

— Удивительно от тебя такое слышать, — усмехнулась Прасковья. — Прежде ты на подобные мелочи внимания не обращал.

— Видишь! Раз обратил даже такой дубоватый мужик, как я — значит, правда.

— Конечно, правда: сорок пять — баба ягодка опять. Всё по расписанию, — согласилась Прасковья.

Несколько минут шли молча.

— У меня дело до Богдана, Прося, и важное, — проговорил он наконец голосом серьёзным и усталым. Вот погуляем, пообедаем,