Ну ладно, всякие там старые бабы, научные импотенты, преподавальцы — пускай жуют своё мочало, но мой Женя должен работать. Должен дело делать. Создавать нечто новое, не существовавшее прежде; это единственное дело, достойное мужчины. Создавать и воевать, бороться. Если это новое помогает воевать — значит, жизнь твоя не идёт впустую. А его вынуждают жевать жвачку. Иначе его не признают полноценным учёным, как он мне объяснил. Понимаете, Иван, надо спешить, эта отрасль развивается очень стремительно. А Ваши люди ведут себя так, словно впереди вечность.

Иван откровенно любовался негодованием Богдана.

— Это не мои люди, — покачал он головой.

— Так сделайте их своими, чёрт побери! — воскликнул Богдан. — Я сказал Жене: «Наймите какую-нибудь тётку с кафедры, чтобы она Вам всё правильно оформила, я это оплачу, а Вы давайте работайте, не отвлекайтесь». Но он как-то мнётся, стесняется, тьфу.

— Как его фамилия? — деловито спросил Иван.

— Сидоров Евгений… Васильевич, кажется; да, Васильевич.

34

— Мы займёмся им, Богдан, обещаю Вам, — Иван черкнул в телефоне. — Но давайте поговорим о Вас. В каких формах Вы могли бы нам помочь?

— Разве что в форме домашнего семинара. Я могу им накидать много идей, но, естественно, нужны люди, способные их воспринимать и прикладывать к делу. Потом, чтобы идеи возникали, нужен диалог, обмен мнениями, ну, вы понимаете. Много ребят не надо. Нужны качественные люди. Разумеется, за мной следят. Я стараюсь не выходить за рамки общетеоретических разговоров, хотя, конечно, руки чешутся… — Богдан нетерпеливо пошевелил своими изящными длинными пальцами, на одном из которых было то самое потёртое обручальное кольцо, вызвавшее в Прасковье укол ревности. — Для меня результат — это работающее устройство, — проговорил Богдан, словно споря с кем-то. — Желательно испытанное боем. Но чтобы в Аду, как Вы изволили выразиться, в случае чего создалось впечатление, что я тут ни при чём, я направил мысль коллеги Сидорова не то, что по ложному, но скорее по несколько неоптимальному пути.

— Что же это за путь? — с интересом спросил Никаноров.

— В принципе, есть два способа упаковки контента, при малых излучениях. Я испробовал оба, мы долго экспериментировали, и у нас был принят второй. Он несколько дороже, но проще и надёжнее. Но я на всякий случай направил Женю по первому пути. Чтобы создать у возможного наблюдателя впечатление, что он дошёл до этого сам. Вообще, он бы и дошёл, он пойдёт очень далеко. Берегите его. Думаю, в ближайшее время мы вплотную подойдём к реализации древней идеи знаний в таблетках. Он, кстати, об этом мечтает. Говорит, ещё в школе мечтал. Проглотил — и тут же освоил те предметы, которые тебе не интересны. Представляете, как когда-то придумали обогащать соль йодом, так и мы будем в ту же соль встраивать нужный нам контент. Прямо в кристалл. Соль едят все, и все же будут получать этот контент. И вот вам «идейно-политическое единство советского народа» — так это, кажется, называлось? У Щедрина, если я правильно помню, было: «Проект о введении единомыслия в России». А мы это скоро сможем. Достаточно просто есть соль, — Богдан рассмеялся, показав свои по-прежнему крепкие сплошные зубы. Прасковья не поняла, иронизирует он или всерьёз.

— А второй кто? — спросил Иван.

— Второй — физтех, пока студент. Очень восприимчивый, имеет сносную инженерную подготовку, которой лично мне временами не хватает, хорошую фантазию, правда, ленив и склонен к неопрятным загулам. Привёл его Женя.

— Между прочим, моя племянница тоже занимается инженерной лингвистикой; может, она Вам пригодится. Говорят, она девчонка с головой.

— А вот этого не надо, — решительно отверг Богдан. — Хорошо, что Вы напомнили, а то я бы забыл сказать: я не работаю с женщинами. В принципе. Ни с какими.

— Это ещё почему? — удивился Иван.

— Ну, видите ли… В нашем деле они не эффективны. Попросту — не пригодны. Пусть занимаются чем-то другим, более им сродственным. Потом я люблю в процессе работы без цензуры выражать свои мысли, не в смысле дурных слов, хотя и это, конечно, бывает. Но просто я люблю иметь возможность назвать глупость — глупостью, невежество — невежеством, дурака — дураком, а с дамами я обязан быть галантным кавалером. Нет-нет, считайте это капризом, но женщин быть не должно, ни одной.

— И даже секретаря-даму Вы не допускаете? Я имею в виду не в данном случае — в принципе.

— Мне это не нужно. Есть прекрасные офисные программы, они вполне справляются.

Иван весело рассмеялся.

— При этом мама у Вас была боевым офицером, а жена — член правительства великой державы.

— Так получилось — развёл руками Богдан, невесть к чему относя эти слова: то ли к карьерам своих родственниц, то ли к своей неспособности работать с женщинами.

— О, ты, Иван, его не знаешь, — вступила в разговор Прасковья. — Он домашний тиран и постоянно указывает мне моё место за печкой и цитирует про «три ка». У нас есть нефигуральное место за печкой: я тебе его покажу. Вот там я и сижу.

— Наверное, для разнообразия тебе это нравится, — улыбнулся Иван.

— Правду сказать, ужасно нравится! — Прасковья зажмурилась и помотала головой.

Она изумлялась, как быстро Богдан успокоился и преобразился. Он даже помолодел, и в его движениях появилось что-то лихое, чертовское. Придумывать, изобретать, стать первым, непременно довести до работающего технического устройства — вот что ему нужно. Это заставляет его вставать до света, это в прежней жизни заставляло вскакивать с ложа любви и садиться на своё крутящееся кресло за стол. Нет, её это совершенно не обижало — только слегка удивляло, а через столько лет поняла: это его заряжало, давало энергию. А может, он умел преобразовывать энергию секса в эту совершенно недоступную ей изобретательскую энергию. Как знать… Вдруг он мгновенно сник.

— Я постараюсь, Иван… что смогу… — проговорил Богдан печально. — Но, простите, рисковать собой я не могу. Будь я один — ещё куда бы ни шло, но у меня семья. — Он с грустной улыбкой взглянул на Прасковью. — Я не могу её во второй раз так подвести. Нет, не могу. — Богдан помотал головой. — По правде сказать, мне кажется, меня провоцируют. Не случайно мои начальники придумали объявить меня приглашённым профессором и устроить мне лекции в МГУ. Я рассказывал устарелые ещё двадцать лет назад банальности, но самое смешное, что даже имел успех. Что наводит на печальные размышления об этом лучшем, как говорят, учебном заведении.

— Возможно, Вы лично имели успех, — предположил Иван. — Вы наверняка хороший оратор, очень эмоциональный. В Вас есть что-то древнегреческое, — улыбнулся он.

— Да-да, мне