а дальше сядем втроём у камина, и я обозначу это дело. Вы, как говорится, переспите с этой информацией, а завтра с утра вернёмся к этому вопросу. Согласна?

— Согласна, разумеется. Но лучше, по-моему, говорить вдвоём с Богданом, если дело касается его, — заметила Прасковья.

— Можно и так, но от тебя это не секрет. Вы для меня — одно.

— Боюсь, что для твоего ведомства мы всё-таки разное, — усмехнулась Прасковья. — Mr Theodor Light из далёкой Австралии и я… м-да… — усмехнулась Прасковья. — Вряд ли мы одно и то же.

— Я не сказал «одно и то же» — я сказал «одно», — мягко поправил Иван. — Видно же, как вы друг на друга смотрите…

— Как смотрим? — Прасковья почувствовала неловкость и раздражение.

— Да так, что наглядеться на можете, — Иван по-доброму усмехнулся. — Не обижайся, Прося, кое-какая профессиональная наблюдательность у меня есть. В общем, поговорим.

Тут к ним присоединилась Галчонок, отставшая от Богдана с Димой.

— Я там лишняя, — объяснила она, беря Прасковью под руку. — Они теперь друзья — не разлей вода. Английский побоку, обсуждают типы пистолетов. Я и понятия не имела, сколько наш Димон об этом знает.

— Родители, а тем более бабушки, обо всём узнают последними, — рассмеялся Иван.

Вскоре дошли до цели прогулки — деревянной церкви в окружении высоких ёлок.

— Помнишь, Богдан, ты когда-то хотел, чтобы мы обвенчались в сельской деревянной церкви. Помнишь? Вот она — такая церковь, — Прасковья сжала его руку.

— Конечно, помню, — кивнул Богдан. — По твоему наущению я тогда прочитал повесть Карамзина «Наталья — боярская дочь».

— А ты, Дима, что сейчас читаешь? — спросила Прасковья у Димы. — Я недавно встретила в Муроме двух девочек примерно твоих лет. Они читали «Неточку Незванову» Достоевского. Я, по правде сказать, удивилась.

— «Неточку Незванову» у нас только девчонки читают, — презрительно сморщил нос Дима.

— А ты что читаешь?

— «Как закалялась сталь» читаю, — ответил Дима.

— Нравится тебе Павка Корчагин? — спросила Прасковья и тут же отметила невольно учительскую интонацию.

— Нормальный мужик, — буркнул Дима.

— А знаешь, — скоро в Художественном театре выпустят спектакль по этой книге. Ожидается, как я слышала, что-то необыкновенное. — Хочешь билет на премьеру? — спросила Прасковья. Дима, не сомневаясь, кивнул.

— Я пришлю вам три билета, а вы уж сами решите, кто пойдёт. Скажи мне твой адрес, Дима, — Прасковья черкнула памятку в телефоне.

В церкви они оказались почти одни. Богдан купил дюжину свечек и предлагал всем. Дима, к удивлению Прасковьи, взял три штуки и поставил их к определённым, известным ему, иконам.

Богдан в полутьме церкви вдруг показался ей совсем молодым, таким, каким был в первую их поездку на Кипр. Она смотрела на его чёткий профиль, губы, беззвучно шепчущие слова молитвы, и сама себе она вдруг показалась юной, влюблённой и почти не жившей на этом белом свете. Она смотрела и смотрела, боясь пошевелиться, чтобы продлить видение, но оно всё равно кончилось.

После обеда Галчонок удалилась с внуком для каких-то занятий, а Иван, Прасковья и Богдан сели у зажжённого камина. Камин был красивый, облицованный мрамором, но какой-то чересчур казённый что ли. Для официальной встречи у камина. Прасковье больше нравилась белёная печка в родительском доме, к которой было приятно прислониться спиной. Про покрытую белой плиткой печку в квартире Богдана и про саму квартиру она старалась не вспоминать: слишком много разного связано с той печкой и той квартирой.

— Как привлекателен живой огонь, — проговорил Богдан мечтательно. — Чего мне не хватает в моей сегодняшней квартире — это печки или камина. А ведь она была там когда-то, определённо была, дом-то старинный. И дымоход наверняка есть. Вы не поверите, но я пятнадцать лет вспоминал тепло той печки в Китай-городе, в моей прошлой квартире. — Прасковья изумилась, что они думали об одном и том же.

— А я, Богдан, Вы не поверите, ещё пятнадцать лет назад мечтал с Вами познакомиться и пятнадцать лет очень жалел, что этого не случилось, — проговорил Иван задумчиво. — Когда товарищи впервые показали мне Ваши разработки, я, признаться, не поверил, что такое вообще возможно.

— А как они оказались у товарищей? — настороженно поинтересовался Богдан.

— Ну, Вы же понимаете, разведки непрерывно действуют и в ту, и в другую сторону. Ваши разработки меня тогда просто сразили.

— Ну, это, во-первых, делал не я один, — чуть поморщился Богдан, — а во-вторых, всё это было на той, пятнадцатилетней давности, технической базе. Сейчас те достижения интересны разве что в историческом плане, да и то не слишком.

— Не скромничайте, Богдан! — отвёл его возражения Никаноров. — Ваши достижения оказались достаточными, чтобы остановить революцию, которую для нас готовили наши, условно говоря, оппоненты. А попросту — враги. Мы это хорошо знаем и помним. Помним и то, что Вы на это пожертвовали свою карьеру, да и жизнь свою поставили на карту.

Богдан судорожно покрутил головой:

— Иван, я делал то, что считал должным. Вспоминать обо всём с этим связанным я не люблю. Те события принадлежат истории. Не в том смысле, что они важные, а в том, что давно прошли, и не надо… не надо… И поверьте, моя роль… словом, не надо. Мне неприятно говорить о себе.

Прасковья физически ощутила, как болезненно напряглось и сжалось его тело. Она встала с кресла, словно желая подойти ближе к пылающему камину и погреть руки, но потом не вернулась в своё кресло, а присела на подлокотник кресла Богдана и положила нагретую огнём камина ладонь на его плечо. Ощутила его одеревеневшую спину. Ей хотелось погладить, успокоить, но она боялась и сидела, не шевелясь.

Иван продолжал гнуть своё. Он, видимо, решил расставить точки над i.

— Послушайте, Богдан. Мы серьёзные люди и должны уважать объективные факты, как бы мы к ним ни относились. А главный факт, который для меня и для нашего руководства имеет определяющее значение, состоит в том, что пятнадцать лет назад Россия стояла на пороге революции и дальнейшего развала. Наши «друзья», он иронически выделил это слово, — по ту и эту стороны границы готовили нам этот сценарий. Но благодаря Вам такого исхода удалось избежать.

— Прекратите, Иван. Не надо лепить из меня героя, — раздражённо остановил его Богдан. — Как сказал бы товарищ Сталин, «Это не большевистская точка зрения, это эсеровская точка зрения», — произнёс Богдан, изображая грузинский акцент. Он принуждённо улыбнулся, стараясь свести всё к шутке и тем извиняясь за своё раздражение. Но Иван был настойчив.

— Богдан, не увиливайте. Ваша роль очень велика. Она, можно сказать, определяющая. И для нашего руководства, и для меня лично, Вы — несомненно, герой. К сожалению, так