стал членом местной коммерческой элиты. Тем не менее Ежи так и не смог забыть свою Ганнусю, замученную взбесившимися холопами. Он так и не женился, хотя был еще не стар и привлекателен для женщин, к большим деньгам не стремился, но как-то так выходило, что деньги его находили сами.

Три года назад я побывал у него в гостях. Да, он жил в хорошем доме – иначе другие негоцианты не поймут. И да, время от времени он устраивал довольно-таки пышные приемы. Но в остальное время он жил весьма скромно и часто ходил в костел, где молился за упокой душ своих родителей и жены. И тайно мечтал отомстить австрийцам за невинную кровь, пролитую в 1845 году. А к этому были все предпосылки.

Ведь после 1849 года, когда большинство экипажей кораблей императорского флота Австрии, сплошь состоящих из итальянцев, вышли из подчинения Вены, австрийского флота как такового просто не стало. Брат императора Фердинанд-Максимилиан, которого Франц-Иосиф назначил командующим флотом, несмотря на его молодость, набрал новые экипажи из числа немцев, сделал немецкий язык официальным на флоте (а ведь до этого – какой ужас! – команды отдавались на итальянском языке) и начал строить военные корабли на верфях Австрии.

И Триест теперь просто кишел итальянцами, недовольными подобным положением дел – кого уволили из флота, кто потерял заказы и подряды, а кого просто бесило нарастающее присутствие австрийских военных. Многие из них стали сторонниками «Молодой Италии», организации, основанной Джузеппе Мадзини, чьей целью было освобождение Италии от иностранного гнета и объединение ее в одну страну.

Самого Мадзини я не знал – он жил в Лондоне и, по слухам, финансировался британским правительством. Но с членами его организации я пересекался в Париже – их привечал покойный Наполеон III, который поддерживал цели организации и ее членов. Естественно, все было не так просто, в обмен на определенные территориальные уступки в пользу Франции.

Когда итальянцам показалось, что Наполеон движется слишком медленно, у некоторых из них даже появились планы устроить на него покушение, и, если бы не приход к власти Наполеона IV, кто знает, чем бы все закончилось. После этого их поддержка и финансирование прекратились, и почти все «младоитальянцы» покинули Францию, а те, кто остался, сидели тише воды, ниже травы.

Но меня интересовали их члены и сторонники в Триесте. С одной стороны, они горели желанием отомстить австрийцам ничуть не меньше, чем мы. С другой, итальянцы по природе своей весьма безалаберны, болтливы и склонны к анархии, и я не стал бы им особенно доверять. А вот информацией они поделиться вполне могут, особенно если я получу ее через Ежи – самому мне среди них светиться не хочется.

Польская же диаспора может помочь мне в другом. Во-первых, они добудут все, что мне может понадобиться. Во-вторых, среди них есть люди, которые умеют держать язык за зубами и на которых можно положиться. И в-третьих, как я уже упоминал, у них есть точки пересечения с итальянцами, и через них я смогу узнать, где именно будут находиться Франц-Иосиф и Фердинанд-Максимилиан, а это – ключ к успеху. Может быть, среди них найдутся и те, кого я смогу взять с собой на акцию. Словом, поживем – увидим…

21 августа 1855 года.

Лондон, Букингемский дворец.

Александрина Виктория, королева

Объединенного королевства

Великобритании и Ирландии

Вообще-то август – лучшее время для времяпровождения в замке Балморал в Шотландии, далеко от смога, шума и грязи Лондона. Тем более что погода была солнечной, теплой и сухой – такое редко увидишь не только в Шотландии, но даже в Лондоне. Конечно, мне очень не хватало сэра Теодора, который в прошлом году сделал мою жизнь если не раем, то почти. Но этот неблагодарный русский предпочел мне, самой могущественной женщине в мире, какую-то профурсетку! Да, пригрела я эту змею у себя на груди…

Но мне почти хватало и Джона Брауна, моего любимого шотландского слуги, который пусть не умел так хорошо порадовать женщину, как сэр Теодор, зато не отвлекался на всяких разных девок. Конечно, краем уха я слышала, что, когда она в Лондоне, а он в Балморале, у него бывает то одна, то другая пассия, желающая разделить постель с любовником самой королевы. Но, пока меня нет, его не убудет – а вот когда я там, то будь добр, оставайся мне верен.

Конечно, с сэром Теодором я чувствовала себя совсем по-другому – я не хотела его делить ни с кем. Может быть, и зря я его заподозрила в измене и посадила в Тауэр, и в любом случае не нужно было выгонять Катриону – этим я сама подтолкнула Теодора в ее цепкие лапы. Но, узнав, что Катриона покончила жизнь самоубийством от несчастной любви, я заперлась в своем кабинете и начала от радости плясать – такого со мной до того не случалось ни разу.

Вот только этот болван Лионель де Ротшильд, пообещав мне доставить этого противного русского, не сдержал своего обещания. Сам виноват – иначе он бы получил наконец титул английского барона и осуществил свою заветную мечту. А я с горя отправилась в Балморал чуть раньше, чем обычно, чтобы побыстрее очутиться в объятиях Джона Брауна. Вот только сам процесс занимал у него меньше минуты, и я ни разу не испытала с ним того блаженства, которое мне дарил сэр Теодор. Впрочем, как говорится, птица в руке стоит двух в кустах – что в данной ситуации имеет двойной подтекст[102].

Десять дней назад Джон принес мне очередной пакет с почтой, доставленной из Букингемского дворца. По заведенной традиции, мне присылали только то, что секретариат в Лондоне считал достойным моего внимания – а такого было, как правило, немного. Вот и на этот раз в пакете были два письма от моего Альберта, два от Лионеля Ротшильда (их могли бы не пересылать, корреспонденцию этого еврея-индюка я буду читать в последнюю очередь), несколько бумаг от министров. И вдруг из стопки выпал конверт, на котором было написано: «Ее величеству лично в руки». Почерк мне показался смутно знакомым, но лишь смутно.

Вскрыв его, я увидела небольшую записку:

«Ваше величество, опасаюсь, что в Вашем кабинете зреет измена. 3-й виконт Пальмерстон в последнее время очень часто встречается с Альфредом Спенсером-Черчиллем и, вероятно, другими людьми не в кабинете виконта, а по адресу Даунинг-стрит, 10. Причем участники прибывают на свои сборища поодиночке в атмосфере секретности.

Надеюсь, что я не прав, но боюсь, что нет дыма без огня.

Верноподданный Вашего величества».

Подписи не было, но анонимка заставила меня задуматься. И я, не медля ни минуты, послала курьера в Лондон к сэру Ричарду Мэйну, одному из двух комиссаров столичной полиции. Я знала, что он умеет хранить секреты, и попросила его расследовать, что именно происходит по вышеуказанному адресу, но так, чтобы по возможности не спугнуть заговорщиков. Ведь, если заговор действительно существовал, то хотелось вычислить всех его участников.

А сегодня я вернулась в Лондон, встретивший меня, как обычно, вонью, смогом и неистребимым запахом горелого угля – солнце я в последний раз перед возвращением увидела в нескольких милях от города. Настроение резко упало, и я пожалела, что так рано вернулась. В любом случае я вновь отправила человека к сэру Ричарду, чтобы узнать, нет ли новостей.

Но уже через десять минут дворецкий (увы, не Джон) объявил:

– Ваше величество, сэр Ричард Мэйн просит вас его принять!

– Рада вас видеть, сэр Ричард, – протянула я ему руку для поцелуя. – Даже трудно поверить, что вы прибыли так рано.

– Ваше величество, я узнал, что ваш поезд прибыл на вокзал Юстон, и поспешил к вам с докладом. Вот только… это не совсем то, чего вы боялись.

– Рассказывайте, сэр Ричард.

– Ваше величество, мои люди действительно установили, что третий виконт Пальмерстон и сэр Альфред практически ежедневно уединялись в указанном вами здании. Иногда даже два раза в день. Изредка к ним присоединялись другие люди, но, как правило, они были вдвоем. А сегодня с утра моим людям послышались стоны, доносившиеся из здания. Хотя их пытался остановить тамошний дворецкий, мои оперативники приняли решение проверить, что же там происходит. Я считаю, что решение было принято правильно, если учесть все обстоятельства.

– Продолжайте, сэр Ричард.

– Так вот, они нашли виконта и сэра Альфреда в… постели. Было достаточно тепло, и они… не пользовались одеялами, несмотря на то что оба были обнажены. И застали их in flagrante delicto – во время акта мужеложества.

– Даже так… Что ж, сэр Ричард, я вам очень благодарна за эту информацию. А что ваши люди сделали с самими… действующими лицами?

– Они побоялись их арестовать, хотя подобные действия подпадают под действия Акта о преступлениях против личности 1828 года, согласно которому они караются повешением за шею виновного, пока он не умрет.

Я задумалась. Я возненавидела содомитов, когда у меня появились причины подозревать своего мужа в подобного рода увеселениях. И, несмотря на любые их заслуги, я больше не желала видеть