Шрифт:

Интервал:

Закладка:

Сделать

Перейти на страницу:

– Расскажи что-нибудь о нем! Что тебе запомнилось из твоего детства?

Я стал рассказывать о том, что осталось в памяти. Например, когда напивался, он всегда пел “Мишка, Мишка, где твоя улыбка”, и, заграбастав своими ручищами меня, дошкольника, в охапку, заставлял тоже петь, а я вырывался, от него пьяного противно пахло.

И как ездили кататься на велосипедах в Ильинский лес. И еще какие-то мелочи. Вспомнил про фокус, который мне показал когда-то мой бывший подводник. Как сейчас вижу: мы идем в воскресенье стричься, я хнычу, потому что боюсь машинки и ненавижу парикмахерскую, он тащит меня за руку, а потом говорит – смотри, фокус! И произошло чудо – отец вдруг стал великаном и протянул мне на ладони трамвай с остановки.

Сын засмеялся и сказал, что я ведь ему тоже показывал в детстве этот фокус! Только на ладони был не трамвай, а высотка на площади Восстания.

И мы стали с ним вспоминать что-то уже из его детства. Как поехали однажды встречать его маму на Ярославский, а там было так много народа, что мы боялись потеряться, и тогда я посадил его на плечи, и он увидел ее и закричал на весь вокзал:

– Мама! Мама! Мы здесь! – и страшно гордился потом, потому что ему казалось, что если бы он тогда не видел маму в толпе с высоты моих плеч, мы бы навсегда потерялись.

И еще сын спросил:

– Скажи, а с твоим отцом какое у тебя осталось самое счастливое воспоминание из детства?

Я подумал про сеновал. Отец родился в деревне и всю жизнь жил неправильно, в городе, просиживал годы в какой-то конторе, а ему хотелось быть крестьянином, работать на своей земле, которую у них отняли. Летом на даче он любил сажать, косить, копать. Он всегда мечтал спать не в доме, а на улице, на сеновале. И вот однажды откуда-то привез целую копну сена и устроил себе постель прямо под открытым небом. Мне было лет семь или восемь, и я упросил бабушку разрешить мне спать с ним. Было так восхитительно лежать на колкой постели, нюхать оглушительно благоухающее сено и прижиматься к плечу отца! Это был август и падали звезды. И вот мы лежали на сеновале и смотрели, как время от времени чиркало по небу.

Мы с сыном сидели так, пока совсем не стемнело, над Валлисом вызвездило. И он вдруг сказал:

– Пошли!

На улице уже было свежо, мы закутались в одеяла и уселись в раскладные кресла на лужайке перед шале. В долине мерцали огоньки, на западе над долиной Роны еще чуть светлело, а над головой низко провис Млечный путь. Было непривычно тихо, даже ветер замолчал. Только мы и звезды. Но ни одна не хотела падать.

Сидеть, задрав головы, было неудобно, и мы улеглись на широкий крепкий стол. Голова к голове. Говорили обо всем на свете. Еще вспоминали что-то про детство. А потом сын рассказывал мне про свою девушку. Как он ее любит. А она его уже нет.

Потом стало совсем холодно, а мы все не хотели идти в тепло, потому что так и не увидели еще ни одной падающей звезды.

Наконец, пошли в дом укладываться, было уже совсем поздно.

Перед сном я заглянул к нему пожелать спокойной ночи.

– Папа, ты знаешь, если когда-нибудь у меня будет сын и он попросит вспомнить какие-нибудь счастливые моменты с моим отцом – я обязательно вспомню сегодняшнюю ночь, как мы лежали на столе под ночным небом и смотрели на падающие звезды.

– Так ведь ни одна не упала.

– Какая разница!

Мы помолчали. И я сказал:

– Поздно уже. Спокойной ночи! Спи! Завтра еще наговоримся.

И тут мне пришло в голову, что весь день хотел спросить его и совсем забыл:

– Да, скажи, а что такое не может поместиться в кастрюлю, в которую может поместиться всё?

Он рассмеялся:

– Папа, ну ты что? Это же так просто! Крышка от такой кастрюли!

Крышка!

Конечно же! Как я сразу не догадался!

2012

Иллюстрации

Полицейская фотография Роберта Вальзера. “На белом снежном поле его тело напоминало букву какого-то нездешнего алфавита на пустом листе бумаги. Он сам стал своей последней буквой”.