Визит Павловой в Белград произвел столь сенсационное впечатление, что, когда мы уезжали, нам пришлось пробиваться к поезду. Вокзал бурлил людьми, пришедшими проводить Павлову. Нам часто оказывали восторженный прием, но это прощание в Белграде навсегда останется в моей памяти как исключительное проявление расположения к Павловой.

Мы вернулись в Будапешт на пару дней и на этот раз выступали в Национальной опере. У нас состоялся поздний утренник в воскресенье днем, и я помню, как выскочил в ближайшее кафе, чтобы выпить кофе с сандвичем. Оно было переполнено народом, и мы сначала подумали, что не сможем остаться, но встретились взглядом с официантом, он подошел к нам, принял заказ и очень быстро и вежливо обслужил, а затем сказал:

– Вы англичане? Может, вы знаете моих племянниц Ружи и Янку? Они танцуют в Лондоне. Они пользуются большим успехом, даже принц Уэльский приходил посмотреть их.

Мы задумались на мгновение. Ружи и Янка? Рози и Дженни, сестры Долли! Их дядюшка напоминал откормленного голубя. Когда мы сказали, что видели, как его племянницы танцуют «Аллюр пони», он, казалось, раздулся от гордости.

Когда мы подъехали к границе, возникла проблема. У нас у всех были визы сроком еще на месяц, но на них отсутствовала отметка о том, что мы снова можем въехать в страну, и нас не хотели пускать! После некоторой задержки все наши паспорта собрали, и мы продолжили свое путешествие без документов. Их вернули через несколько дней, но, конечно, никому из нас не понравилось жить без них, особенно тем, у кого были нансеновские паспорта, и не было консула, к которому они могли бы обратиться.

Мы прибыли в Гаагу в воскресенье на Пасху. Некоторые из нас почти сразу же отправились в Схевенинген, чтобы немного подышать морским воздухом, и были очарованы видом людей в национальных костюмах. Все в Голландии были к нам очень добры, в одном из государственных театров они принесли кофе с пирожными прямо на сцену после занятий, так что пришлось попросить их больше не делать этого, чтобы не мешать работе. Мы останавливались главным образом в Гааге или Амстердаме и ездили в короткие поездки в ближайшие города. И Эрнст Краусс, и его жена относились к нам с большой добротой и любезностью. Замечательно, что время нашего там пребывания совпало со временем цветения, когда почти вся земля покрыта ковром тюльпанов и нарциссов, – повсюду царили изумительные цвета и ароматы. Когда мы выступали в Харлеме, Павловой подарили букет огромных белых тюльпанов, названных в ее честь. Все мы были очень взволнованы, присутствуя при этом особом мероприятии. В наш выходной для всей труппы была организована поездка в Воллендам. Зёйдер-Зе не был тогда слишком цивилизованным местом, так что перед нами предстал старый рыбацкий городок, где все носили национальные костюмы; казалось, он принадлежал совсем иному миру. После турне по Голландии мы снова вернулись в Германию и выступали в Гамбурге, который так прелестно выглядит ранней весной. Когда та же группа танцовщиков, которую брали в Белград, отправилась в Скандинавию, остальные вернулись в Англию.

Мы сочли Стокгольм чрезвычайно красивым городом. И старинные, и современные здания с архитектурной точки зрения выглядели чрезвычайно привлекательно, и у нас вызвала большое волнение возможность танцевать в сверхсовременном «Концерт-Хаус», совсем недавно построенном. Посещение закусочной стало для нас своего рода приключением: медвежий окорок и копченая оленина! А как мы смеялись над «лакомыми кусочками» монаха! Ханс со своими прямыми переводами с немецкого на английский произвел на свет неоценимый перл: увидев рыболовов у одного из мостов, он повернулся к нам и спросил: «Здесь люди становятся рыбой?»

В городе был государственный балет, неоднократно вывозивший самые интересные современные шведские балеты за границу. Первым танцовщиком и хореографом был Ян Бёрлин. Здесь мы ощущали, что публика понимает нашу работу. Я уже снова танцевал гопак, и Павлова захотела восстановить в репертуаре «Русский танец». Начались репетиции. Я еще не поправился полностью, и некоторые движения присядки требовали от меня слишком большого напряжения. Я долго обдумывал, как бы заменить эти па другими, которые подойдут не только с точки зрения хореографии, но и позволят учесть ограничения, которых мне приходилось придерживаться из-за травмы. Наверное, у меня было совершенно отсутствующее выражение лица, так как Павлова посмотрела прямо мне в глаза и спросила: «Ты здесь?» Тому, кто при сем не присутствовал, трудно представить, как осуждающе могли прозвучать эти слова, однако ее упрек помог мне взять себя в руки и закончить работу. Кажется, именно тогда оркестр разместился на галерее сбоку от сцены. Это было нелегко для дирижера и еще труднее для танцовщиков. Гопак исполнили отвратительно, и я выразил свое недовольство по этому поводу. Фенслайн объяснил это неудобным местом расположения; он сказал, что не видел нас. Но он обычно не видел нас и со своего привычного места в центре оркестровой ямы. Я пришел в ярость и заявил: «Maestro, Sie sind unmoglich!»[76] Ханс, воспитанный в «Опера-хаус», на мгновение потерял дар речи. Затем сказал: «Ах, Элджер, как ты можешь говорить unmoglich капельмейстеру?»

Я заказал ванную в отеле и очень удивился, когда обнаружил, что меня будет мыть банщица. Я почувствовал себя четырехлетним ребенком, когда она терла меня, а потом подстригала ногти на ногах. Пожилая женщина очень развеселилась, когда узнала меня, – она видела карикатуру на меня на театральной странице газеты. К этому времени я уже начал делать себе костюм для «Боугимена». Мой опыт кройки равнялся нулю. Я сделал брюки, выкроив две ноги, затем сшил и впрыгнул в них, чтобы разделить их пополам и получить правильную мерку для клина, что предоставило бы мне полную свободу передвижения. Моя система великолепно сработала в тот раз, но я, пожалуй, не стал бы ее рекомендовать для дальнейшего пользования. Я смог скроить жилет с помощью одного из своих старых, приколол трикотажные рукава, а затем пришил их. Когда очередь дошла до парика, я не мог достать сетки для основания, так что отрезал штанину от шортов из сетчатого трикотажа, придал ей форму тюбетейки и принялся быстро и яростно пришивать бахрому – понадобилось время, чтобы я научился делать стежок так, чтобы бахрома не запутывалась в нитке. Я, наконец, закончил его в Осло, где всегда работал при дневном свете. Когда мы выходили из театра около одиннадцати тридцати, закат все еще окрашивал небо в красный цвет, а к окончанию ужина приближался рассвет. Наши представления почтила своим присутствием королевская семья. А как изумительно выглядела Павлова в белом парике и красивом белом шелковом платье, когда направлялась в королевскую ложу, чтобы быть представленной.

Мы закончили турне в Дании. Полагаю, что в умах большинства англичан Копенгаген и Ханс Кристиан Андерсен связаны неразрывными узами (да, я знаю, что он родился в Оденсе!), и действительно, Копенгаген обладает той чарующей атмосферой, что заставляет человека задуматься, вдохновлял ли город великого сказочника, или же город возник под воздействием чар его произведений.

Наш поезд прибыл рано утром, но нас встретило довольно много представителей прессы. Некоторые из репортеров знали, что с нашей труппой в Англии и Америке выступала датская танцовщица, и спросили о ней Павлову, но она не поняла, о ком идет речь. Ее ответ попал в прессу. Бедняжка Бодил была, наверное, очень обижена и имела возможность продемонстрировать это, поскольку присутствовала на приеме, который Датский королевский балет устроил в честь Павловой. Увидев ее, Павлова просияла, радуясь встрече с бывшей танцовщицей труппы.