Это турне было, пожалуй, самым тяжелым из всех английских турне. Мы порой танцевали утренник в одном городе, а вечером того же дня давали представление в другом. Помню, как мы выехали из Фолкстона утром, чтобы танцевать в «Уайт-Рок-павильоне» в Гастингсе днем и в Девоншир-парке в Истборне вечером, сели на поезд в шесть утра, чтобы днем танцевать в Шанклине, покинув Шанклин после утренника и переночевав в Портсмуте, мы снова сели на ранний поезд и дали два представления в воскресенье в Борнмуте. От постоянного недосыпания наши глаза стали похожи на сваренные вкрутую яйца, да и все мы казались вареными, и все же одна деталь из тех дней крепко запала мне в память: в одном из театров не было иного пути со сцены, кроме как через мужскую артистическую уборную, и маленькая сильфида в лице Павловой скользила через нее, приговаривая: «Я не смотрю, я не смотрю!»

Мы ехали на север и добрались до Шотландии. С нами был Винченцо Челли, он постоянно заставлял нас смеяться, обладая огромным чувством юмора и неистощимым запасом анекдотов. Мы очень сожалели, когда он покинул нас в Йорке и вернулся в Милан, чтобы исполнить партию Иосифа в «Легенде об Иосифе», в постановке, где дирижировал сам Штраус. Он часто рассказывал нам забавные истории о матери одной из учениц Чекетти, приехавшей из Ланкашира. Однако Челли был не единственным источником развлечения. Всегда под рукой была девушка из Тутинга, относившаяся ко всему чрезвычайно серьезно. Во время турне она обручилась, и ее молодой человек приехал повидать ее в Ноттингеме. Она подошла к Павловой во время репетиции и попросила:

– Мадам, можно мне сейчас уйти, поезд моего жениха скоро отходит, а мне хотелось бы его проводить.

– А, вы ставите свое сердце выше искусства! – заметила Павлова.

Павлова считала английские отели неудобными.

– Элджи, почему, если в комнате есть звонок, нужно встать из постели, чтобы в него позвонить? – однажды спросила она меня.

Я не мог ничего ответить в защиту своих соотечественников; возможно, имел место недостаток предусмотрительности. Но я не осмелился сказать ей, что подозреваю: все дело в уверенности в своей правоте, считающей удобство грехом.

Нам довелось встретить все виды сцен: современный «Лис-Клиф-павильон» в Фолкстоне, где пол походил на стекло, намазанное канифолью, и даже если мы мочили подошвы туфель, это нам не помогало – мы падали, словно кегли, в характерных танцах. Павлова приходила в отчаяние и даже пыталась покрывать свои туфли медом, поскольку на этой поверхности никто не мог удержаться. В ратуше Лидса была старомодная круглая сцена, имевшая только один выход в центре, сзади, на которую вел лестничный марш, и последняя ступенька приводила вас прямо на сцену. Такое расположение препятствовало грациозному выходу на сцену и уходу со сцены. Судебный пристав в Эдинбурге оштрафовал Эдмунда Рассона за использование для сцены канифоли. Он пришел в ярость и сослался на то, что многие танцовщики, помимо Павловой, выступают там по несколько раз в год, а скользкая сцена чрезвычайно опасна для танцовщиков, не говоря уже о том, что служит препятствием для других исполнителей. Просто удивительно, как мания полировки сцен сохраняется в концертных залах по всему миру!

Всегда приятно пересекать границу с Шотландией. Отели здесь намного удобнее, чем в Англии. На тебя не посмотрят холодным взглядом, словно на безумца, сбежавшего из сумасшедшего дома, если ты попросишь развести огонь в спальне, а в постели окажется пара не заказанных заранее бутылей с горячей водой. Да и еда там лучше.

Все члены труппы очень устали, а в Дарлингтоне кто-то услышал, что есть поезд, который отъезжает сразу же после утренника и прибывает в Йорк, где состоится следующее представление около шести часов. Наш поезд по требованию отходил в семь часов и прибывал в Йорк около девяти. Менеджер раздал билеты, и ничего не было сказано, но большинство членов труппы проигнорировали поезд по требованию и сели на более ранний поезд. У Эльзы был день рождения, и несколько девушек устраивали по этому случаю вечеринку, думаю, в этом и крылась причина бунта! Барбара, Обри и я почему-то не знали об этом. Мы приехали на станцию к поезду по требованию и нашли два вагона, забронированные для труппы, в которых должны были ехать только Павлова, Новиков, Пиановский, Обри, Барбара и я! Рассон пришел в ярость.

– Большевизм! – постоянно повторял он. Любимое слово, употреблявшееся в случаях нарушения дисциплины в те времена. – Это все, чем вы могли отплатить за внимание к вам. – А он действительно был самым внимательным импресарио.

На следующий день ничего не было сказано, но, когда мы прибыли в Бедфорд, всю труппу созвали в отель, где остановилась Павлова. Дандре был на континенте, и ей самой пришлось урегулировать ситуацию. Когда все собрались, Павлова начала со слов: «Обри и Элджи могут уйти!» Она видела нас в поезде. Я чувствовал себя отвратительно, поскольку, если бы я знал, то уехал бы экспрессом вместе с остальными, и я не ушел, так же как и Обри. Он, я уверен, тоже считал, что мы должны поддержать своих коллег в этом вопросе. Выяснились некоторые детали, касающиеся условий проживания в гостиницах, о которых Павлова не имела ни малейшего представления. Она была просто шокирована, когда узнала о том, как трудно девушке получить одноместный номер в отеле, и почти невозможно найти место после девяти вечера. Так что к необходимому выговору в значительной мере примешались слова сочувствия. Впоследствии об этом случае в труппе всегда говорили как о «поездке Дика Тёрпина в Йорк». Мы продолжили поездку на юг и закончили турне в Торки. В Лондон мы вернулись ночным поездом, чтобы провести лишний день дома перед поездкой на континент.

В этом году во время отпуска Обри Хитчинз услышал о студии на Фицрой-сквер, и мы решили снять ее, чтобы давать уроки и экспериментировать в области хореографии. К нам пришла Тирза Роджерз с целью поставить несколько танцев; она вернулась в Англию и вместе с Робином Ласселлзом создала небольшую труппу. Затем я получил письмо от Павловой с просьбой давать уроки индусских танцев индианке, мадам Сокхей. Я ответил, что мне кажется довольно странным давать уроки индусских танцев индианке, она, безусловно, должна знать о них намного больше, чем я. Однако Лейла Сокхей все-таки пришла ко мне в студию и объяснила, что кастовая система препятствует ее занятиям в Индии, и попросила позаниматься с ней. Ее красота внушала мне благоговение, и я думал, как же мне заниматься с ученицей, к которой я не осмелюсь прикоснуться, чтобы поправить то или иное положение рук. Я обучил ее работе ног, движениям бедер, основным положениям и движениям рук. Постепенно она освоила основы техники, и что бы она ни делала, выглядело прелестно. Она прославилась под именем Менака, и этот псевдоним ей очень подходил, ибо, безусловно, сама апсарас[78] не могла выглядеть прелестнее. Все авторитетные специалисты в области индусского танца признают ее вклад в возрождение танца в ХХ веке, и я всегда гордился и горжусь нашей совместной работой.