– Или кто-то пригласил ее в парк на свидание, – внезапно перебила его художница. Эльк, остановившись под фонарем, удивленно вглядывался в ее лицо:

– Почему ты так решила?

– Она собиралась с кем-то поговорить о Наде… Так она мне сказала на аукционе, на прощание. Да ведь и ты при этом был!

– Я этого не помню, – покачал головой Эльк. Свет фонаря, падая сверху на его лицо, оставлял глаза в глубокой тени, зато царапина выступала особенно отчетливо. – Честно говоря, я просто оглушен этой новостью. Конечно, мы не были друзьями, не были даже партнерами по бизнесу. И все же столько лет рядом на Де Лоир… Никто еще не знает, думаю.

– Куда мы идем?

Опомнившись, Александра обнаружила, что они остановились прямо напротив особняка Елены Ниловны. Светились окна только на первом этаже. Белые муслиновые занавески были раздернуты, и отчетливо виднелись вишневые обои гостиной, где вчера собиралось общество.

– Я хочу предупредить Стоговски о том, что случилось, – решительно заявил мужчина. – Они с Барбарой дружили.

– А полиция не будет в претензии, что мы ее известили? – осведомилась Александра. Она подняла взгляд – круглое окно чердачной комнаты было темно. Оно смотрело подслеповато, как близорукий глаз, в нем отражался свет фонаря, горевшего напротив дома.

– Какие могут быть претензии? – свободно отозвался Эльк, отворяя калитку. – Я никому не давал обязательств хранить молчание. И потом…

Уже стоя в дворике, он обернулся, делая пригласительный жест, и с усмешкой добавил:

– Я рискну поссориться со всей полицией города, но не со Стоговски! Она будет очень зла, если узнает, что я все знал и не предупредил ее. А она узнает!

Хотя на этот раз их не ждали, горничная, все та же молоденькая блондинка, открыла им дверь немедленно, с самым радостным видом. Эльк обменялся с девушкой несколькими приветственными фразами в шутливом тоне, и горничная умчалась докладывать об их приходе. Помогая Александре раздеться, антиквар пояснил:

– Я ведь вчера здорово погнул колесо на ее велосипеде! Хотел заплатить за новый, но она отказалась и взяла денег только на ремонт. И то тайком от хозяйки.

– Тайком? – Женщина оглядывала знакомую обстановку передней. Здесь ничего не изменилось со вчерашнего вечера, лишь исчезли груды одежды на вешалках да дверь в зимний сад в дальнем конце была полуоткрыта. Она слегка покачивалась от сквозняка, оттуда тянуло ночным холодом. – Почему тайком?

– Госпожа Стоговски строго запрещает прислуге брать вознаграждение от гостей, – пояснил Эльк. – В моем случае речь идет не о чаевых, а о возмещении ущерба, но девушка все равно опасается.

Он добавил короткую фразу по-голландски и тут же ее перевел:

– Плох тот хозяин, который не кормит сам свою собаку. Грубо, но верно. Такого порядка, как в этом доме, я нигде в Амстердаме не видел. Наверное, и не увижу…

Антиквар говорил со сдержанной насмешкой, сквозь которую сквозило восхищение. В этот миг на лестнице показалась горничная. После короткого обмена фразами Эльк повернулся к Александре:

– Оказывается, у Стоговски гости, это очень кстати! Здесь Анна с отцом. Обсудите с Дирком свои дела, раз уж вылет сорвался…

Александра больше не задавала вопросов – она молча двинулась вслед за своим спутником вверх по крутой лестнице и вошла в его сопровождении в маленькую синюю гостиную.

Елена Ниловна сидела в том самом вольтеровском кресле, где вечером потеряла сознание Анна. На этот раз великолепных драгоценностей на дряхлой хозяйке дома не оказалось, и ее облик лишился из-за этого устрашающей, инфернальной нотки. Теперь это была просто очень старая и очень хрупкая женщина. Она куталась в серый плед, на голове был накручен пестрый шарф, какие вяжут экономные хозяйки из остатков шерсти. Иссохшие ноги, торчавшие из-под подола фланелевого платья, были обуты в мягкие туфли из овчины и стояли на истертой бархатной скамеечке.

Камин был вычищен от золы и топился вовсю. Рядом с ним стояла Анна в своем скромном траурном платье, босиком. Девушка курила, пуская струйки дыма в очаг, откуда их тут же уносило потоком тяги. Ее отец сменил траурный костюм на повседневный вариант: джинсы и черный свитер. Все дружно приветствовали вошедших.

Елена Ниловна немедленно обратилась к Александре по-русски:

– Вот молодец, что пришла! Я вчера на тебя обиделась, так и знай. Это что, в Москве так принято – уходить, не прощаясь? Я не люблю этого!

– Нет-нет! – Александра виновато улыбнулась, подходя к старухе и склоняясь над креслом. Она собиралась только пожать протянутую ей навстречу слабую морщинистую руку, но Елена Ниловна неожиданно резко подалась вперед и с силой, которую невозможно было предположить в этом иссохшем теле, обняла русскую гостью:

– И не вздумай убегать опять, не предупредив! У меня для тебя есть дело! Заработаешь, и неплохо!

Эльк тем временем шептался с Дирком и Анной. Все трое сгрудились у камина, сблизив головы. Поймав брошенный в ее сторону внимательный взгляд Дирка, испуганный – его дочери, Александра поняла, что им уже известно о случившемся. Елена Ниловна тем временем окончательно разнежилась. Забыв о других гостях, она говорила по-русски:

– Ты мне сразу понравилась, дорогая. Ты немножко сумасшедшая, правда?

– О, ну если вы так считаете… – несколько растерянно рассмеялась Александра. На душе у нее скребли кошки, смех вышел сдавленным. – Вообще я всегда старалась совершать только разумные поступки, но получалось неважно…

– Ну-ну, я людей вижу насквозь! Ничего ты не старалась! – оборвала ее старая дама. Она говорила резко, но доброжелательно, тусклые глаза неотрывно смотрели на художницу, словно о чем-то безмолвно спрашивая.

Троица у камина тем временем закончила совещаться. Эльк, чьи обычно бледные щеки слегка зарумянились не то от волнения, не то от близкого открытого огня, подошел к креслу, где покоилась хозяйка дома.

– Саша, ты уже все рассказала? – спросил он по-английски. Александра молча покачала головой. Елена Ниловна страшно встревожилась. Вцепившись в подлокотники узловатыми пальцами, она хищно всматривалась в лица стоявших рядом людей.

– Что? В чем дело? – Начав по-русски, она тут же перешла на голландский.

Стоговски спрашивала, Эльк послушно отвечал с видом первого ученика в классе, вызубрившего урок. Дирк с Анной подошли ближе, но в разговор не вмешивались. Девушка поймала взгляд Александры и улыбнулась ей уголком губ. Вид у нее был безмятежный, словно вчера не ее били по щекам, приводя в себя, тащили вниз по лестнице под руки и в бессознательном виде усаживали в машину к врачу. Ни тени смущения – удивительная прозрачность спокойных синих глаз, на дне которых мелькали отраженные язычки пламени, легкий румянец на высоких скулах. Ее отец выглядел расстроенным и встревоженным, Анна же вела себя так, словно ничего исключительного не происходит.