Черт, ну ведь стоило только послушать текст «Shout It Out Loud» из альбома Destroyer, песня — объявление нашей миссии:

В то же самое время, когда религиозные протестующие поносили нас как угрозу американской молодежи, музыкальные критики избивали нас за то, что мы не были достаточно опасными. Причем для самих себя. Конечно, ни Джин, ни я не вели безрассудную жизнь и обладали слишком уж деловым рассудком для того, чтобы нравиться хи́повым музыкальным журналам. Вообще, сама мысль о том, что некий просиживающий штаны журналист сочтет меня достойным своей печати одобрения, если я буду играть в русскую рулетку, несла иронию, от меня отнюдь не ускользнувшую. Употребление наркотиков было и есть простым идиотизмом, за который рано или поздно приходится платить очень высокую цену. Меня лично вариант стать мертвой легендой не устраивал совсем.

Ближе всех по времени к нам были наши почти ровесники — Aerosmith. Разница в том, как смотрели на нас и как смотрели на них. Они рок-группа, мы — гораздо больше. В определенных кругах больше доверия к просто рок-группе, но влияние такого широкого феномена более сильное и распространяется на разную аудиторию. Наша широта делала нас более интересными для газет и журналов, маленьких детей и проповедников.

Интересно, что для некоторых людей быть феноменом никак не связано с тем, чтобы быть группой. Как будто бы это делало нас несерьезными, как будто бы имидж, логотип и вся пресса затмили то, что у других считалось достоинством и что любили музыкальные критики. Журналисты всегда пытались унизить нас одним аргументом: если-де мы так хороши музыкально, то зачем нам все эти визуальные эффекты? Им, кажется, никогда в голову не приходило, что мы были хороши музыкально и мы хотели и любили еще и вот это вот все.

Частично проблема с восприятием нас заключалась в Ниле Богарте и лейбле Casablanca Records. Например, лейбл выпустил диско-гимн Донны Саммер «Love to Love You Baby», который в 1976 году стал оглушительным хитом. Хит-синглы — это, безусловно, конек Нила, но они изменили его подход к рекорд-бизнесу. Он превратил Casablanca Records в лейбл, ориентированный на синглы, и сфокусировал внимание на группах типа Village People. Он, в частности, подписал рок-группу Angel и стал позиционировать их как анти-KISS: музыканты эти выступали исключительно в белом, обутые в балетные тапочки, а не в сапоги на платформах.

Сильной стороной Нила снова оказались новые группы, не так далеко ушедшие от той бабблгам-попсы, которую он в свое время продвигал. KISS от знаковой для Casablaca группы опустился до какого-то случайного приобретения, одного из обитателей зверинца. Мы оказались не в компании рок-групп, а рядом с парнями, одетыми под монтажников и полицейских, и групп в балетных тапочках. Люди, которые хотели рассматривать нас как какую-то насквозь искусственную ерунду, должны были лишь взглянуть на других артистов нашего лейбла, и их подозрения тут же бы подтвердились. И от этого к нам относились еще хуже.

Отчасти проблема с таким восприятием заключалась в субъективной разнице во взглядах. Скажем, если Брюс Спрингстин падал на колени, то это называлось артистизмом, а если я — мошенничеством. Цирковой трюк. Один парень — артист, другой — шарлатан. Но иногда тут открывалась совсем уж темная сторона — в том, что мы иногда слышали про жадных до денег евреев, или жидов. Как будто наши предпринимательские жилки не были чем-то хорошим, а служили обману и манипуляции — потому что это не было рок-н-роллом, а этаким жидовским дельцем.

И вот эти мыслишки заодно заразили и группу. В случае с Питером, мне кажется, дело было в его воспитании и в том, что он был не слишком умен. Эйс собрал большую коллекцию нацистской меморабилии. Я теперь, конечно, знаю, что некоторые коллекционеры таких вещей сами не наци и не антисемиты, но Эйс совершенно точно не один из них. В группе чуть ниже поверхности закипало недовольство мной и Джином. Мы управляли группой, писали почти все песни и рождали идеи не потому, что KISS — это диктатура, а потому, что вклада двух других ребят просто не хватало. Их ревность, зависть, злость ударили по самому уязвимому: факту, что мы с Джином родились, так уж получилось, евреями. И от причин корневого бытового антисемитизма это не очень отличалось: переселите евреев в другую страну — и их дети там станут врачами, а это факт, который некоторые люди принять не могут совсем. Вот так и в группе у нас происходило. И Эйс, и особенно Питер чувствовали себя беспомощными и бессильными рядом с нашими с Джином энергией, безустанной сфокусированностью, драйвом и амбициями. Как результат — эти двое саботировали группу, которой, по их мнению, нечестно манипулировали жадные жиды.

Но мы, разумеется, подкармливали наш миф: четверо парней бегут по улице, взмывают в воздух, живут под крышей. Просто замените Нью-Йорк на Ливерпуль — и это мы.

Йе, йе, йе!

Йе, оно самое.

Я всегда мечтал о «золотом» альбоме, и я всегда мечтал выступить в Мэдисон-сквер-гарден. «Золото» я уже получал. А 18 февраля 1977 года мы выступили в качестве хедлайнеров в Мэдисоне. И там случился аншлаг.

С тех пор как я возил пассажиров в такси на концерт Элвиса в Мэдисоне, прошло четыре с половиной года.

В Мэдисон-сквер-гарден я видел «стоунз» — на самом деле билет на этот концерт я подделал. Я там видел концерта Джорджа Харрисона в пользу Бангладеш. Я спал у Macy’s в Куинсе, чтобы купить билеты на этот концерт. В Мэдисоне слушал Элиса Купера. В Мэдисоне видел Ringling Brothers Circus.

Мэдисон-сквер-гарден символизировал полномасштабный серьезный успех. Там сыграть — это дело. Это очень крутое дело.

Перед концертом я так нервничал, что выпил полтаблетки валиума. Боялся ли быть вялым? Да никоим образом. В обычный-то вечер адреналин зашкаливает, здесь вот — возвращение домой с аншлагом в Мэдисон-сквер-гарден. Даже если б я еще несколько таблеток принял, то после концерта еще бы марафон пробежал в рекордное время. Такого плана шоу были все еще в новинку — я еще не привык к тому, что мы настолько популярны.

Иногда стоять на трамплине страшнее, чем прыгнуть. Ясное дело, как только я вышел на сцену, сразу развеселился. Вот эта первая волна энергии от кричащей публики и от слепящих прожекторов — она очень мощна. Множество людей, вперивших взор в тебя и посылающих тебе энергию, создает реальную силовую волну. Звучит, наверное, как какое-нибудь рассуждение в стиле нью-эйдж, но чувство это просто ошеломляет.

Все шоу несло невероятный эмоциональный груз. Но ко второй песне я почувствовал себя как дома.

Я знал, что в зале мои родители, и не мог не приколоться: «Ах, вот же мой мальчик, который на восьмидюймовых каблуках, в губной помаде и надрачивает гитару». Но я кое-что им доказывал. Что они ошибались. Что это можно сделать. И я это сделал.