Но самое больное место — политика отелей. Благодаря ей было почти невозможно пригласить к себе в номер гостью. Их нужно было вписать и выставить до десяти вечера. А персонал отеля эти правила не собирался тебе облегчать, даже наоборот.

Вот эти проблемы с девушками в номерах доставляли головную боль хуже, чем плохая еда. Без еды я обойдусь, но сидеть на строгой диете «ноль диких и хотящих женщин» — это выше моих сил. Это было для меня совершенно необходимым.

В европейском туре Эйс покупал ножи. Когда мы собирались домой, он, чтобы контрабандой провезти их на родину, приклеил их скотчем внутри своих «маршалловских» колонок-«кабинетов». Это меня взбесило: найди таможня ножи, все наше оборудование конфисковали бы. Но для Эйса это было нормально. Однажды на внутреннем авиарейсе обыскали чемоданы нашего тур-менеджера и нашли там украденный из отеля телефонный аппарат. Не тур-менеджер туда его положил. А еще Эйс украдкой засовывал наркотики в сумки и карманы наших работников — не ставя их, понятно, в известность — так что, если б их поймали, ему бы ничего не было. Эйс весь был поглощен только Эйсом, вне зависимости от той цены, которую кому-то пришлось бы заплатить.

Проездив месяц по Европе, я с чемоданом пришел к своему дому на 52-й улице, где швейцар преградил мне путь:

— Чем я могу вам помочь, сэр?

— Смешно: я тут живу, — ответил я и прошел к лифту.

— Сэр, если вы не остановитесь, я вызову полицию.

В общем, помотало меня.

И вскоре я снова умотал.

Когда тур продолжился в США, то из-за личных разногласий внутри группы у нас то и дело менялись тур-менеджеры. Их за первые пять лет существования группы сменилось порядка двадцати. Один из самых ярких — «Толстый» Френки Скинларо, эдакий менеджер старой школы, работавший еще с Joey Dee and the Starliters (группа образовалась в 1958, была популярна в 60-х. — Прим. пер.). Он просто заражал радостью. Придумывал нам разные прозвища. Питера называл Аятолла Крискуола, Джина — Джин-Назарин, меня — Он-она (потому что я на сцене танцевал и вообще выпендривался). А Эйса мы стали называть Элвис-детка, потому что он начал отращивать брюшко. Френки поглощал огромное количество картофельного салата, причем жевал с открытым ртом — так пища якобы «аэрируется». В этот момент он напоминал бетономешалку. Толстый Френки готов был делать что угодно, лишь бы нас развеселить, и когда у него это получалось, то трения внутри группы ослабевали. Но он и над собой мог пошутить, себя опустить, например, часто приговаривал: «Может, член у меня и маленький, зато вертящийся».

Некоторых тур-менеджеров увольняли потому, что Билл считал, что они не справляются. Других выгоняли из-за ревности внутри группы — каждый же хотел личного внимания роуд-менеджера, ну или по крайней мере хотел чувствовать себя фаворитом. Когда один из нас не получал такого внимания, то начинал полагать, что этот роуд-менеджер никуда не годится. А многие из них сами увольнялись. Даже профессионалы, успешно работавшие с другими группами, не могли вынести наши разногласия. У них очень много сил уходило на то, чтобы работать с четырьмя гиперактивными не вполне нормальными людьми, которые требуют всего твоего внимания, а если они этого не получают, то саботируют тебя так, что ты падаешь об пол задницей.

В этой постоянной чехарде роуд-менеджеров и команды только один человек оставался постоянным: Билл. Он как-то умел снимать напряжение и дать каждому члену группы почувствовать себя любимчиком. Но и Билла уже на всех и все не хватало. Он решил расширять свой бизнес и, по-видимому, очень много времени стал уделять своим новым артистам — Piper, Starz и Тоби Бо. Нас это слегка злило: мы же зарабатывали все деньги, а он теперь почти все время тратил на эти детсадовские группы, которые почти никуда не продвигались, и шансов у них на это не было. И Шон Дилени тоже слишком уж отвлекался на этих артистов. К тому же меня лично раздражало то, что Билл, по-моему, уверовал в простоту формулы успеха: придумай группе имидж, нарисуй логотип — и они сразу прославятся, как KISS. Вот это я воспринимал как настоящее оскорбление — разумеется, идеи Билла и Шона оказали нам неоценимую неизмеримую помощь, но успех-то к нам пришел не из-за простых ходов. В нас было нечто гораздо большее, чем логотип, ботинки на платформе и грим.

Еще в детстве, прочесывая 48-ю улицу, я восхищался винтажными гитарами, которые стоили целое состояние. И вот теперь-то я имел возможность их коллекционировать. И на том отрезке тура я запустил в народ информацию, что-де покупаю гитары. Первая экзотика, которую я купил, — Gibson SG с двойным грифом, как у Джимми Пейджа. Эту гитару я купил в Индиане у одного парня, который их коллекционировал, — у него ими была забита целая комната. Большинство — вишневые, но эта конкретная — «санберст». Промоутеры тоже запомнили, что я, так сказать, пошел по базару, и теперь у концертных залов, где бы мы ни выступали, меня поджидала очередь людей с гитарными кофрами в руках. И это было очень круто — неизвестно же, какая драгоценность всплывет!

Следующую я купил в Аризоне у парня, который владел гитарным магазином под названием Bob’s Bizarre Guitars. Эта гитара — Les Paul расцветки «санберст», то есть та самая, которую я всегда хотел. За нее я отдал $2200. Я поверить не мог, что у меня теперь есть такая! Звукосниматели на ней стояли такие, которые называются белые или кремовые хамбакеры. То есть проволока на катушках белая. Эту обмотку обычно не видно, потому что на старых гитарах она скрыта хромовым или никелевым кожухом. Но если заглянуть под кожух, то увидишь, что обмотка или черная, или белая, или так называемая «зебра» — то есть через одну черная с белой про́волочки. Так вот, у большинства гитар проволока была черная, а это не так интересно, на них спрос хуже, а самые желанные — это как раз белые.

То есть я от счастья на седьмое небо взлетел.

«Вы — миллионеры», — радостно сообщил нам наш финансовый консультант в один прекрасный день в конце 1976 года. Дело в том, что тогда «Beth» стала таким хитом, что ее стали играть и на радиостанциях диапазона AM. А Destroyer стал нашим вторым платиновым альбомом. В конце августа мы дали самый масштабный наш концерт — для сорока двух тысяч фэнов на стадионе California Angels в калифорнийском Анахайме. Плюс к тому наш внутрифирменный мерчендайзинговый бизнес процветал.

Когда тебе сообщают, что ты — миллионер, ты находишься под сильным впечатлением, но конкретно эта новость не так сильно меня поразила, как когда мы впервые получили золотой альбом. Вот то была реальная веха, и этим я мог гордиться — в прямом смысле. А это?.. Ну, очень здорово, конечно, но не такое конкретное свершение. Да и вообще как-то понять, что значит быть миллионером, было трудновато, поскольку деньги все еще оставались для нас некой абстракцией. Я до сих пор жил в съемных апартаментах с одной спальней.

Но у нас были два свободных месяца в Нью-Йорке — достаточно для того, чтобы новость впиталась и чтобы записать новый альбом.

Я купил родителям «крайслер». Именно тогда впервые в жизни у них появилась новая машина. А вскоре я еще и дом им купил, как раз когда отца уволили и он заодно лишился пенсии. Родителям не пришлось сидеть на пособии и собирать купоны на еду — они теперь жили в новом доме с новой машиной. Эрика, пойдя в школу, жила в очень милом пригородном школьном райончике и вообще жила в достатке. Много лет спустя она поступила в элитарный университет, и я посчитал за счастье оплатить ее пребывание там. Но папаша все равно назвал меня скупым — я, видите ли, документы на дом на свое имя оформил. Я же сделал это абсолютно сознательно, боясь, что, если оформлю дом на них, они его продадут.