Касима нет долгое время. Видимо, он обходит весь балкон, пусть и знает, что он будет пуст. Вернувшись, воин смотрит на своего правителя и отрицательно качает головой; здесь нет того, что Саид ищет.

Неожиданно лицо султана озаряет улыбка. Он выпрямляется, смотря на сестру с высоты собственного роста, и, убрав руки за спину, проговаривает, не прекращая улыбаться:

– Вот оно как, она не готова. Что же, хорошо. Я проявлю терпение, госпожа моя, и сделаю так, как ты того просишь. Только вот, раз я не могу вкусить северной плоти, я хочу, чтобы этой ночью пришла ко мне лично ты. Давно не исполняла свой долг перед супругом, пришло время заплатить сполна. А сейчас, – султан поднимает вверх руку, взмахнув ладонью, и в гарем с покорно опущенной головой проходит слуга, неся в руках удивительной красоты платье цвета золота, кажущееся тяжелым даже издалека, – наряжайся, сестрица. Скука пожрала меня, и потому сегодня объявил я бои. Хочу, чтобы ты разделила со мной эту забаву. – Касим, – повернувшись к Танальдиз спиной, Саид обращает взгляд на воина, – проследи, чтобы сестру мою сопроводили, когда будет она готова.

Склонив голову, Касим обещает султану сделать все, чтобы поторопить их владычицу, и остается в таком положении до тех самых пор, пока двери за спиной Саида не захлопываются. В тот же миг Танальдиз, на мгновение потеряв над собой власть, рычит пронзительно, словно дикий зверь, взмахнув руками и тяжело опускаясь на тахту.

– Сколь мерзок он! – в сердцах восклицает Венценосная. – Сколь отвратителен! Как смеет он вести себя со мной подобным образом? Я все еще сестра его, и погибший наш отец никогда бы не одобрил подобного!

Подойдя ближе, Касим опускается перед ней на одно колено, смотрит внимательно в глаза ее, трепетной лаской накрыв ее нежные руки своими огрубевшими от оружия ладонями, и произносит тихо:

– Считает он, что так заставит тебя его полюбить. Неужели и сама ты не думаешь, что было бы тебе от того легче, госпожа моя?

Танальдиз покрепче перехватывает его руки, смотрит в глаза внимательно, словно бы стараясь запомнить каждую черту его лица. Ренэйст чувствует себя лишней, наблюдая за ними, и стыдливо отводит взгляд. Неужто и с Хаконом они выглядят так для иных, стоит только им затронуть нити своей любви?

– Мы не выбираем, кого нам любить, Касим, – с печальной улыбкой говорит она ему, – как и не выбираем, кто будет любить нас. Сердце слепо, и оттого оно столь счастливо в своей муке.

Венценосная отстраняется от него, поднимаясь на ноги, и жестом велит слуге подойти ближе, показывая подаренное султаном платье. Из тяжелого оно материала, ходить в таком будет пыткой, да только того и добивается Саид. Проучить сестру, наказать за неповиновение. Что же, Танальдиз обернет его оружие против него самого.

– Ренэйст!

Заслышав, как зовут ее, луннорожденная поднимается на ноги, отмахиваясь от надоедливых листьев, что бьют по лицу. Танальдиз, оставившая ее на балконе, смотрит с изумлением, как Ренэйст выбирается из зарослей, направляясь в их сторону. Касим выпрямляется, смотрит на нее с недовольством, и, подходя ближе, Ренэйст, гонимая любопытством, останавливается, прикоснувшись самыми кончиками пальцев к ткани золотого платья.

– Какой странный подарок, – бормочет она, переводя взгляд на Танальдиз, – как должна ты ходить в нем, если оно слишком тяжелое?

– В том весь смысл, Ренэйст. Сковывают нас мужчины красивыми одеждами и драгоценностями, смягчить желая в своих глазах. Знай же секрет, моя милая: чем дороже на тебе одежды – тем опаснее ты для мужчины.

Ей того не понять. Для Ренэйст опасность – оружие в чужих руках, а вовсе не их одежда. Она наблюдает за тем, как по мановению руки Танальдиз слуга уносит тяжкую свою ношу в сторону ширмы, где Венценосная сменяет одежды, и, обернувшись к ней, спрашивает:

– О каких боях шла речь?

От одного упоминания об этом Танальдиз презрительно кривится.

– Мой брат не так давно нашел для себя новую забаву. Тех, кто нарушил закон, или просто ему не угодил, он ссылает в темницу, а затем, когда скука его становится невыносимой, выводит их на арену и дает им оружие. Посмотреть на то, как они убивают друг друга, Саид приглашает весь город. Тому несчастному, кто останется в живых, султан обещает исполнить одно желание. Только вот с такой силой жаждут они заполучить проклятое это желание, что не замечают, как никого в живых не остается.

Сколь ужасная забава. Ренэйст оборачивается, словно бы проверяя, нет ли в дверях султана, и следует за Танальдиз, когда та спускается по ступеням, направляясь в сторону ширмы. Касим идет за ними, не желая и на шаг отходить от своей госпожи.

– Мне нужно увидеть Радомира, – просит Белолунная.

Танальдиз качает головой, устало прикрыв глаза.

– Ты знаешь мой ответ, Ренэйст. Опасно тебе покидать пределы гарема. Пока ты в его стенах, то находишься в безопасности, под моей защитой. Но стоит только тебе выйти за его пределы, как ты будешь беззащитна. Саид будет волен сделать с тобой все, что только пожелает, и я не смогу ему помешать. К тому же в час боя в темнице будет слишком много людей. Коль хочешь передать что-то важное, так скажи о том Касиму. Надежнее его гонца у меня нет.

Показывая, что разговор окончен, Танальдиз скрывается за ширмой, оставляя Ренэйст и Касима одних. Они смотрят недоверчиво друг на друга и расходятся в разные стороны. Все, что нужно, скажет она Радомиру сама, когда настанет подходящий миг. Преданность Касима никаким образом не распространяется на них, и Ренэйст не хочет, чтобы их с Радомиром желание сбежать оборвало их жизни.

Она возвращается на тахту, к фолиантам и сверткам, по которым Танальдиз так пылко желает узнать о севере. Касим остается подле ширмы, словно бы оберегая, чтобы даже в пределах крошечного этого пространства его госпоже никто не навредил.

Тоска о Хаконе становится невыносимой, и Ренэйст закрывает глаза.

– Это есть невозможно.

Радомир морщится, смотря на миску, полную сомнительного варева, которую вручает ему стражник. Того не особо заботит вид пищи, которую они раздают пленникам, а если ведун не заберет свою порцию сразу, то та окажется на полу, послужив кормом для крыс. Он перехватывает миску одной рукой, смотрит на неровный скол, красующийся на ее краю, и снова морщится, подцепив грубой деревянной ложкой немного содержимого. То, что в темнице столь гордо величают едой, на вид не больше, чем грязь, да и на вкус, признаться, тоже. Радомир выдыхает, сглатывая тошнотворный ком, и отставляет миску в сторону. Аппетита нет вовсе даже для того, чтобы съесть нечто подобное.

– Могли бы перед боем дать нам не помои, а нормальную еду.

Ведун оборачивается, смотря на Умира, сидящего на соседней грубо сколоченной койке. Пожилой солнцерожденный, попавший в Алтын-Куле примерно в возрасте самого Радомира, спасаясь от луннорожденных в воде, совершенно спокойно ест отвратительную пищу, которую вручили им стражники. Радомир смотрит на него с непониманием.