В прихожей мы столкнулись с Кристером. Не проронили ни слова, но взглядов было достаточно – случилось что-то из ряда вон выходящее. Натянув халат, он приоткрыл дверь, и повеяло зимним холодом, а когда Кристер открыл дверь шире, я увидела отца.

Все читалось по выражению его лица. Я решила, что умерла мама. Кристер отступил в сторону, чтобы впустить отца. Вопрос вертелся на языке, но пока вслух ничего не сказано, остается надежда. Мы прошли на кухню и сели к столу. Те мгновения, когда выдвигали стулья и я наливала отцу согревающий кофе, тянулось молчание.

– Спасибо, – произнес отец, отхлебывая кофе. – Такой холодной зимы я не припомню.

– Мама?

Всхлипнув, он потянулся рукой к носу:

– У тебя есть бумажные полотенца?

Я осмотрелась вокруг, как будто забыв, где они лежат. Сделала несколько шагов, оторвала кусочек, вернулась назад и дала ему высморкаться.

– Папа, пожалуйста, объясни, что случилось.

Избегая моего взгляда, он тяжело вздохнул. Потом, отставив чашку в сторону, вымолвил:

– Твоя сестра. Звонили из полиции. Сказали, передозировка.

Возможно, я испытала облегчение. Что мама жива. Больше я ничего не почувствовала.

– Она умерла? – спросил Кристер, и папа кивнул в ответ.

– О Господи, – воскликнул мой муж, закрывая рот рукой.

Я осталась стоять на месте. В животе зашевелился ребенок. Я понимала, что должна испытывать какие-то чувства – шок, горе, может быть, даже злость. Мое равнодушие было равносильно преступлению. Кристер встал, подошел и обнял меня, но меня не надо было утешать. Для меня Дороти давно умерла. В тот самый момент, когда шесть с половиной лет назад умчалась из квартиры в Аспуддене. Кристер знал о ее существовании: в период влюбленности в Лунде я рассказывала ему о сестре, но потом никогда больше не упоминала ее имени.

И никто другой ее не вспоминал.

Помню, я покосилась на Кристера. Моя сестра умерла от наркозависимости, и я была не уверена, какие это могло иметь для меня последствия. Вот она какая, моя семья. Вечный источник беспокойства. Одни проблемы, и к жизни совершенно не приспособлены. А его мама звонит по несколько раз в день.

– Где ее нашли?

– На пешеходной дорожке под Центральным мостом. В сугробе. Говорят, пролежала там несколько суток.

Внутри по-прежнему пустота. Правда, я помню, как мне сдавило грудь. Стало немного тяжело дышать.

– Но я должен рассказать о другом. – Папа сидел, сцепив руки в замок на коленях и уставившись в стол. – У нее есть сын.

Во мне наконец что-то всколыхнулось. Сначала удивление, ведь я мгновенно обрела племянника, а когда удивление улеглось, внезапно загорелся луч надежды. Утрата, которую я не ощутила, давала возможность что-то исправить. Я не знала, что именно, но шанс упускать было нельзя.

– Сколько ему?

– Пять лет. Они жили в квартире в Старом городе, там мальчика и нашла полиция. Соседи позвонили. Они, очевидно, уже привыкли к тому, что ребенок часто кричит, но на этот раз он кричал особенно долго.

– Где он сейчас?

– Во временном приюте. Но именно об этом я должен поговорить с вами.

Спустя секунду до меня дошел смысл слов отца. До Кристера, судя по всему, тоже – рука мужа исчезла с моих плеч. Я почувствовала, что он ищет мой взгляд, но ответь я ему, и шанс был бы упущен. Черный блеск в глазах Кристера убил бы мою волю еще прежде, чем я успею ее высказать.

– А отец?

Папа только пожал плечами, тем самым показав, что об отце ребенка ничего не известно. Он поднялся.

– Вам надо все обсудить. Это серьезное решение. В понедельник мне будут звонить из Комитета по соцзащите с вопросом, хотим ли мы оставить мальчика себе. Но вряд ли он сможет жить у нас с Биргит.

В жизни бывают моменты, в которые, кажется, так легко вернуться. Стоит закрыть глаза, и я уже там. Рука застыла на ручке входной двери, закрывшейся за ушедшим отцом, и мне предстоит одна из труднейших битв моей жизни.

Когда, обозревая прожитые годы, я начинаю испытывать глубочайшее презрение к себе, воспоминания об этих выходных обычно меня утешают. Возможно, смелость появилась из убеждения в том, что я борюсь за другого – мне часто было легче защищать других. Я боролась за пятилетнего сына своей умершей сестры. Ему была нужна моя помощь, а у меня, наконец, появился шанс изменить мир к лучшему.

А может быть, просто загладить свою вину.

Спорили долго, далеко за полночь. Прервались на несколько часов сна, чтобы в воскресенье утром продолжить вновь. Я говорила немного. Аргументы Кристера были многословны и во всем разнообразии описывали мой эгоизм и жестокость. Видя, что я продолжаю упорствовать, муж перешел к описанию будущих несчастий, которые навлечет на нас мое решение. В ярости из-за моего неповиновения он позвонил Лиллиан, и противников у меня стало двое.

Но я стояла на своем. Да, это так. Несмотря на то, что меня пугали его предупреждения.

В воскресенье вечером Кристер составил список условий – не знаю, возможно, при участии Лиллиан. На этих условиях он был готов согласиться на шестимесячный испытательный срок:

Ты берешь на себя всю ответственность и выступаешь в качестве единственного опекуна.

Если возникают проблемы, решаешь их сама.

В случае, если ущемлены интересы нашего собственного ребенка, приемный тут же съезжает безоговорочно.

Согласившись на выставленные требования, спустя неделю, ушедшую на оформление документов, я стала временным опекуном до принятия окончательного судебного решения.

Я помню день его приезда. Когда на шестом месяце беременности у меня внезапно появился ребенок. Кристер был в это время на работе – я тщательно подбирала момент. На кухонном столе, накрытом салфетками с Дональдом Даком, стоял испеченный мною тортик со взбитыми сливками, украшенный шоколадным драже. Мальчика сопровождал сотрудник Комитета по соцзащите, все детские вещи умещались в маленьком рюкзачке – свитер, брюки, две пары сменного белья, новая на вид мягкая игрушка и неоткрытая пачка фломастеров. Забитый пятилетний ребенок, который избегает моего взгляда и боится ответить, когда к нему обращаются. Внешне так похожий на свою мать, что можно перепутать время.

Все, что совершает человек – и добро, и зло, – размножается до бесконечности. У меня были добрые намерения, но в свете недовольства со стороны Кристера я поступила ужасно эгоистично. Я взяла на себя право заманить в свою жизнь ребенка, зная при этом, что цель Кристера – от него избавиться. И то, что мне временно удалось настоять на своем, вовсе не означало, что он сдался. Муж просто сменил тактику. Кристер никогда не изменял себе: если уж он определился, его мнение будто высечено в камне. Ему было принципиально важно доказать свою правоту, а признать ошибку – равносильно самоотречению. И все же я гнула свою линию. В результате Стефан стал невинной пешкой в моей нездоровой борьбе с Кристером. В глубине души я знала, что в этой борьбе невозможно одержать победу. А как это сделать, когда его бич растет в моем собственном теле?