На двери красуется детский рисунок – четыре фигурки разного роста со стрелками над головами: Мама, Кевин, Кассандра и Мелисса. Я тороплюсь позвонить в дверь, пока моя нервозность не остановит меня. Обтерев вспотевшие ладони о брюки, достаю желтую папку Роберта. В квартире слышны шаги. Дверь отворяется, но не полностью – ее удерживает цепочка. В просвете мелькает лицо полной блондинки с пирсингом в брови.

– Да?

– Здравствуйте, прошу прощения за беспокойство. Меня зовут Виктория Бергстрём, и я пришла к вам по несколько странному делу: я недавно узнала, что отец Кевина – Стефан – приходится мне двоюродным братом. – Рывком развязываю тесьму на папке, чтобы прибегнуть к помощи доказательств. – У меня не так много родственников, вот я и подумала, что было бы здорово с ним встретиться.

– Стеффе умер.

– Да, я знаю, прошу прощения, я имела в виду Кевина. Моего двоюродного племянника.

Несколько секунд проходит в молчании. Начинает плакать ребенок, и дверь притворяют, но потом изнутри доносится скрежет цепочки и дверь распахивается.

– Кевина нет, но вы все равно заходите. Я его мама.

Она одета в тренировочные брюки и майку, на бедре сидит ребенок. Увидев меня, он перестает плакать, но ненадолго, в скором времени плач раздается с новой силой. Сняв обувь, я иду за ней вглубь квартиры. Прохожу мимо детской сидячей коляски в прихожей.

– Меня зовут Лизетт. Можете пока присесть. Я только схожу за соской.

Она кивает в сторону гостиной. Огромный плоский телеэкран показывает соревнования по легкой атлетике на Олимпийских играх в Лондоне. Мне представляется, что я слышу голос отца, сидящего на диване перед телевизором: «Зачем бежать изо всех сил к бессмысленной точке, чтобы побить ничего не значащий рекорд?»

Это один из тех вопросов, на которые было лучше даже не пытаться ответить.

Я подхожу, чтобы рассмотреть висящие в рамках фотографии улыбающихся детей. На одной из них – мальчик лет семи с подрастающими кривыми передними зубками. У него темные вьющиеся волосы, совсем не похожие на мои – прямые и светлые.

Присаживаюсь на одну из сторон углового мешковатого дивана светло-серой кожи. На стеклянном столике передо мной стоит тарелка с подсохшими кусочками недоеденной картошки фри и недопитым стаканом кока-колы.

– Хотите что-нибудь, кофе или колу?

– Нет, спасибо. Как ее зовут?

– Мелисса.

Лизетт сажает ребенка на пол. Смакуя соску, девочка тянет руки к разбросанным повсюду ярким игрушкам. Я исподволь рассматриваю Лизетт. Майка обтягивает складки на ее животе, и я вспоминаю свой панический страх, когда весы в фитнес-клубе показывают какой-нибудь лишний килограмм. Пожалуй, я даже слегка завидую тому, что она не боится носить одежду, которая открывает больше, чем скрывает. Это так не похоже на мои привычки.

– Сколько ей?

– Скоро год.

– Значит, это сестра Кевина?

– Да. Правда, сводная. Со Стеффе мы прожили вместе всего несколько лет.

– Понятно.

– Знаете, мы были совсем юными, когда встретились с ним, я родила Кевина в восемнадцать.

– Ой да, мне показалось, что вы выглядите слишком молодо, чтобы иметь семнадцатилетнего сына.

Кажется, Лизетт не замечает комплимента. Некоторое время смотрит на ребенка, потом подходит к балкону. Снаружи по-прежнему хлещет дождь. Приоткрыв дверь, она тянется за пачкой сигарет; закурив одну, выпускает дым изо рта.

– Как так оказалось, что вы со Стеффе кузены?

– Наши матери были сестрами, но тетю я никогда не видела, она умерла в год моего рождения. А там на фотографии – Кевин?

Бросив взгляд в сторону рамок с фото, она кивает в ответ:

– Это он в первом классе.

– А сейчас он в гимназии или чем-то другим занимается?

Секунду Лизетт смотрит в окно. Потом, совершенно неожиданно, начинает плакать. Все еще зажимая пальцами сигарету, пытается закрыть лицо руками. Плачет почти беззвучно, но плечи сотрясаются от рыданий, и я сижу в замешательстве, не зная, как реагировать на такое откровенное выражение чувств. Я совсем не знаю эту женщину. Что мне сказать ей? Что, если мое сочувствие смутит ее, или того хуже – разозлит? Оглядываюсь вокруг, чтобы хотя бы найти для нее салфетку или что-нибудь в этом роде.

– Как вы?

Она сопит и, повернувшись ко мне спиной, выбрасывает сигарету. В просвете между майкой и штанами угадывается татуировка. Это кажется очень интимным, и вместе с плачем для меня это уже перебор – я встаю, чтобы найти уборную и принести кусочек туалетной бумаги. Когда я возвращаюсь, Лизетт сидит на диване, обхватив руками подушку в форме сердца.

– Спасибо. – Она вытирает нос. – Извините, просто, по правде говоря, мне сейчас хреново.

– Понятно. – Это все, что я смогу из себя выдавить. В сложившейся ситуации я чувствую себя неуверенно и некомфортно. Я осознаю, что ожидала, будто с вновь обретенной родней у меня моментально возникнет душевная близость, а вместо этого испытываю редкостную неловкость.

– Мне надо было сказать вам это сразу, как вы пришли, но… это чертовски тяжело.

Лизетт вздыхает, и на ее лице появляется измученная гримаса: – Кевин задержан за ограбление.

Я сижу неподвижно: полные надежд фантазии, которые я вынашивала целый месяц, разбиваются вдребезги. Я представляла, как мы с Кевином пьем кофе или навещаем могилу моего двоюродного брата, или даже победоносно устраиваем сюрприз для моей матери.

Мы обе долго храним молчание. Взгляд Лизетт пуст. Во мне бурлят вопросы, которые я приехала сюда задать. Пока я собираюсь с мыслями, она сама берет слово.

– Я думала, что теперь все в порядке. Я имею в виду, у Кевина.

Поднявшись, она подходит к балкону, чтобы зажечь еще одну сигарету.

– Он перестал общаться со своей старой местной бандой и поступил в гимназию в центре города. Знаете, они занимались всякой дурью, еще когда им было лет по двенадцать, – воровали, потом попались на хулиганстве. Кевина поставили на учет, мы ходили на беседы, но что я могла с ним поделать? Он меня не слушал. У меня был тогда тяжкий период, я только что рассталась с отцом Кассандры. Потом, к концу средней школы, стало еще хуже, и в конце концов Кевин попался на незаконном вождении. К тому моменту он уже достиг возраста административной ответственности, ему выписали штрафы, оплатить которые пришлось мне, а иначе они хранились бы в службе судебных приставов, пока ему не исполнится восемнадцать.

Сделав затяжку, Лизетт выдыхает дым в приоткрытую балконную дверь.

– Но, кстати, штрафы эти на Кевина подействовали. Он видел, как я надрывалась, чтобы оплатить их, и после этого образумился.

– А что Стефан? Он вам совсем не помогал?

– Стеффе? – Лизетт произносит его имя с презрительной усмешкой. Да что вы, он периодически появлялся с каким-нибудь дурацким подарком для Кевина, чтобы потом опять исчезнуть.