— Умница, — сказала Тайши. — Надеюсь, остальные не глупее. Вы ведь не хотите больше со мной встречаться?

Она взглянула на Фу:

— Можно считать наш договор расторгнутым. Больше я не нуждаюсь в твоих услугах. Прибери в склепе, чтобы он выглядел так, будто меня никогда тут не было.

— А куда вы…

Фу поймал ее взгляд и замолчал. Эти безмозглые тупицы всё поняли и поклонились.

— Хорошо, мастер Линь.

— И отмойте, наконец, потолок, — велела Тайши, уходя.

Цзянь проснулся оттого, что его новые соседи учинили ссору в непристойно ранний час. Рассеянные лучи Короля еще не пронизали покрывало ночи; город спал, как пьяница в переулке. Было так холодно, что дыхание Цзяня повисало паром в воздухе. Молодая чета — пара пеночек — поселилась здесь пару месяцев назад и свила гнездо на угловом брусе. Поначалу Цзянь не возражал — общество птиц ему даже нравилось, — но однажды поутру к птичьему щебету присоединился настойчивый неумолчный писк четырех птенцов. Болтовня молодой семьи каждое утро наполняла его каморку, однако у Цзяня не хватало духу выгнать птиц. По крайней мере, благодаря им он не просыпал.

Когда он потянулся, ступни у него высунулись из-под теплого джутового одеяла. Еще несколько месяцев назад оно было по длине как раз. Голос у Цзяня тоже менялся. Морозный утренний воздух кусал голые ноги, и Цзянь тут же втянул их обратно под одеяло, как черепаха в панцирь.

Ему очень хотелось лежать и дальше в теплом коконе, но потом он вспомнил, какая буря пронеслась над городом ночью. Застонав, он смирился, сел и поморщился, когда ноги коснулись холодного сырого пола. Цзянь подошел к умывальнику и плеснул в лицо ледяной водой, затем пригладил руками коротко остриженные волосы, плотно завязал вылинявшее белое одеяние, надел тренировочные туфли.

На траве лежал густой слой утренней росы, когда Цзянь вышел из своей хибарки и зашагал по двору Лунсяньской северной школы кулачного боя. Облака над головой были еще полны дождя, но ветер гнал их на запад. Если повезет, новый ливень минует школу. Цзянь вошел во внутренний двор и перескочил через спинку каменного кресла, стоявшего на тренировочной площадке. Он ловко приземлился на сиденье, перебросил ноги через подлокотники и обозрел разрушения.

Именно этого стоило ожидать утром после грозы в начале третьего цикла. Сломанные сучья, мокрые листья, мусор, огромные лужи. Оружейная стойка опрокинулась — тренировочные копья, посохи и топоры валялись вокруг. В углублениях, за десятилетия выбитых ногами учеников, стояла вода.

— Ты сегодня припозднился, — сурово произнес кто-то.

— Я встал рано, тетушка Ли.

— Ты посмотри, что тут творится! Успеть бы прибраться перед началом занятий.

Невысокая пухлая женщина в платье с закатанными рукавами и в запачканном белом фартуке появилась рядом с ним и неодобрительно нахмурилась. На голове у нее была повязка, которую она носила, словно императорский головной убор. В руках, будто кинжалы, женщина держала длинные палочки. Она погрозила ими Цзяню, подчеркивая каждое слово:

— Сколько раз тебе повторять, чтоб не смел садиться в кресло мастера?

— Пока не надоест.

Женщина слегка стукнула его палочками по голове.

— Сопляк ты неблагодарный. Ну, берись за работу, пока мастер не проснулся. Сам знаешь, он любит, чтобы двор был чистым. Если ты его разозлишь с утра пораньше, у всех будет скверный день.

Тетушка Ли сказала правду. К любому изъяну Гуаньши относился как к настоящей катастрофе. Цзянь встал и взял у тетушки Ли соломенную метелку. До рассвета он подметал двор, разгонял воду, убирал листья и ветки, расставлял оружие, вылавливал мусор из огромных ваз для питья и заново наполнял их водой.

Каждая ваза была высотой ему по шею и в четыре раза толще в обхвате; гладкая поверхность не давала уцепиться как следует. Приходилось наполовину тащить ее, наполовину катить, чтобы опорожнить в саду. Затем Цзянь волок пустую вазу к источнику, наполнял ее и ставил на место. Мучитель Гуаньши запретил ему брать тачку, чтобы перевезти все шесть ваз, стоявшие вразброс на тренировочной площадке. Когда Цзянь только поступил в школу, на возню с ними у него уходило целое утро. Теперь он проделывал это почти играючи.

Затем Цзянь принялся оттирать каменные плиты тренировочного двора. Ровно семьсот четырнадцать штук. Счет помогал провести время и сосредоточиться. Гуаньши требовал, чтобы каждая плита была вымыта, вытерта и отполирована до прихода учеников. Если он находил на своем драгоценном полу хоть одно пятнышко, в наказание Цзяню приходилось стоять на одной ноге, держа на голове глиняный горшок.

Это была утомительная работа, но именно по этой причине школу Гуаньши уважали в Цзяи. Его семейный стиль снискал славу на турнирах и на поле боя, однако истинной причиной успеха и популярности Лунсяньской школы среди аристократии княжества Каобу была непомерная щепетильность мастера в отношении чистоты. Школы боевых искусств, как правило, отличались грубостью нравов и неопрятностью. Гуаньши же давно понял, что есть надежные способы завоевать одобрение знатной женщины, которая собирается отдать ребенка в школу боевых искусств. Например, доказать ей, что ее отпрыск не будет выглядеть как простолюдин.

Тетушка Ли вновь вышла из кухни, когда Цзянь, стоя на четвереньках, острой палочкой оттирал желобки между плитами.

— Я пошла на рынок. Вычисти сточную яму, а потом вымойся в двух водах и переоденься. Мне понадобится помощь на кухне. Если утренние ученики проголодаются, есть корзина с лепешками и теплое соевое молоко. По одной лепешке на каждого!

Цзянь понурился:

— Хорошо, тетушка.

— Не бывает дармового риса, Гиро. — Она взмахнула палочками, словно опять хотела его стукнуть, а затем сочувственно улыбнулась. — Я, так и быть, погляжу сквозь пальцы, если ты стянешь два-три бао.

— Спасибо, тетушка Ли, — сказал Цзянь, и она зашагала к воротам.

Тетушка Ли была всего лишь школьной кухаркой, но школой она заправляла, как вдовствующая императрица (именно так ее и прозвали ученики). Цзянь был признателен ей за то, что она заботилась о жалком сироте Гиро. Она частенько его поколачивала, но он не обижался. Тетушка Ли всех угощала тумаками, включая Гуаньши, но не со зла. Гневалась она, только если тяжесть проступка требовала применения длинных кухонных палочек. Тогда все — включая Гуаньши — замирали, как садовые статуи.

Покончив с уборкой двора, Цзянь принялся мыть сточные трубы, которые вели из разных частей школы в сточную яму. Буря забила несколько желобов листьями и грязью. На это ушел остаток утра. Цзянь еще возился с обычными делами, когда ученики стали собираться к первому уроку.

Оба двора, передний и задний, вскоре наполнились. Многие пришли пораньше, чтобы размяться и поупражняться, ну, или просто повалять дурака. Цзянь ни на кого не смотрел — он торопился покончить с работой, остро ощущая каждую ухмылку, смешок и взгляд. Унижения не прекратились, когда из своих покоев в восточном крыле здания показался Гуаньши. Глава школы прошел мимо Цзяня, небрежно глянув на него, и уселся в каменное кресло.