был женат на католичке. Жена его окрестила двух сыновей его по католическому обряду. И вот к Гонте ведут иезуита и двух мальчиков. Ксендз, иезуит, обратился к Гонте:Гонто, Гонто! Оце твои диты. Ты нас рижешь, зарижь и йих. Воны католыки. Чогож ты ставь? Чого не рижешь? Поке не велыки, Зариж и йих, бо выростуть, То тебе зарижуть… — Убыйте пса! а собачат Своею зарижу. Клыч громаду! Признавайтесь, Що вы, католыкы? — Католыкы… бо нас маты… «Боже мий Велыкий!.. Мовчите, мовчите! Знаю, знаю!..» Зибралась громада. — Мои диты католыки… Щобь не було зради, Щоб не було поговору, Панове громадо… Я присягав, брав свяченый Ризать католыка… Сыны мои, сыны мои! Чом вы не велыки? Чом вы ляха не рижете? — Будем ризать, тату… «Не будете, не будете… Будь проклята маты, Та проклята католичка, Що вас породыла! Чом вона вас до схид сонця Була не втопыла? Меньше-б гриха: вы б умерлы Не католиками: А сегодня, сыны мои, Горе мини з вами! Поцилуйте мене, диты, Бо не я вбываю, А присяга…» Махнув ножем — И дитей немае! Попадали заризани. «Тату», белькоталы, Тату, тату, мы не ляхы! Мы… тай замовчалы… — Поховать хиба?.. «Не треба. Воны католики. Сыны мои, сыны мои, Чом вы не велыки? Чом ворога не ризалы, Чом матир не вбылы?» «Кары ляхам, кары!» И карали: страшно, страшно Умань запылала. Ни в будынку, ни в костели, Нигде не осталось, — Вси поляглы. Того лиха Не було николы, Що вь Умани робылося…

Гуляли гайдамаки. Кровь и вино лились одинаково безгранично. Все гайдамаки пили, все гуляли. Между ними не было Гонты. Гонта отец между другими трупами ищет своих деток… Нашел.

Гонта, горем бытый, Несе дитей поховаты, Землею покрыты Щоб козацьке мале тило Собаки не йилы… Понись Гонта дитей своих Щоб нихто не бачыв, Де вин синив поховае И як Гонта плаче… Гонта… Сынам хату серед степу Глубоку будуе. Та й збудовавь. Бере сынив, Кладе в темну хату, Й не дывыться, ниби чуе: «Мы не ляхы, тату!» Поклав обох, — из кышени Кытайку выймае; Поцилував мертвых в очи, Хрыстыть, покрывае Червоною кытайкою Головы козачи. Роскрывь. Ще раз подывывся… Тяжко, важко плаче: «Сыны мои, сыны мои! На ту Украину Подывиться вы на неи И я за неи гыну. А хто мене поховае На чужому поли? Хто заплаче надо мною? Доле моя, доле!.. Доле моя нещаслыва, Що ты наробыла? На що мини дитей дала? Чом мене не вбыла? Нехай воны б поховалы, — А то я ховаю…» Поцилував, перехрыстыв. Покрыв. Засыпае. «Опочивайте, сыны мои, В глубокий осели!.. Опочивайте, диты, Та блгаайте, просить Бога, Нехай на сим свити Мене за вас покарае, За грих сей велыкий. Простить сыны! Я прощаю, Що вы католыки…» Пишов Гонта похылывшись; Иде, спотыкаеться. Пожарь свитыть; Гонта гляне, Гляне — усьмихнеться. Страшно, страшно усьмихався, На степь оглядався. Утер очи… тилько мрие В дыму, тай сховався…

Когда гайдамакам надоедало крестить поляков и жидов огнем и мечем, они принимались крестить их крестом. «Крещение это происходило при колокольном звоне, среди священных хоругвей. Священник дрожал от страха, совершая это странное крещение. И нельзя было не дрожать. Другой священник, который отказался совершить этот обряд, был убит. Кумовьями были те