писем не придет, жди, когда уж надоест всем, кто вместе ждет…» – скорее всего, тут не про фронт, оттуда письма все же приходили.

К слову скажу, что примерно в то же время Илья Эренбург собирался писать роман о нацистских концлагерях, для которого ему нужен был консультант. В этом качестве он предложил выступить герою Собибора Александру Печерскому. От его дочери Элеоноры Гриневич я узнал о том, что Эренбург предложил ее отцу примерно на год переехать к нему на дачу. Печерский отказался, так как не пожелал жить отдельно от семьи, которую к тому же надо было кормить. Оба замысла – и Симонова, и Эренбурга – остались нереализованными.

Кривоногова тоже командировали в Москву – для встреч с начальством и участия в мероприятиях Советского комитета ветеранов войны. Он ведь тоже упоминался в статье в «Литературке»: «Михаил Девятаев работает сейчас капитаном маленького буксира, бороздящего волны великой русской реки. В прошлом году в Горьком он встретился с дорогим своим побратимом – Иваном Павловичем Кривоноговым. Вспомнили трудную свою судьбу, необыкновенный побег из фашистского плена. Сколько на нашей земле таких героев, воспитанных партией, всем укладом нашей жизни, нашего общества!»

«Сочтемся славою»

«Встретились с Михаилом, расцеловались, выпили пол-литра», – пишет из Москвы Кривоногов жене в феврале 1957 года, после чего немедленно дает обещание «бросить пить и курить». Отношения друзей не обошлись без ревности. «В основном, что можно было ожидать, прозвучал Девятаев, – продолжает он. – Летчик он, и значит, все ему». Это чувство прорывается и в его переписке с Девятаевым. 20 августа 1957 года Кривоногов обращается к нему не по имени, как обычно, а по имени-отчеству. «Иначе тебя нельзя называть, так как ты уже забыл, какие пайки получал от друзей… Теперь ты стал молодцом. Ты ли один совершил все это? Помнишь, как ты упал на аэродроме? Ты был близок к смерти, а я, дурак, переживал за тебя… Я просил: Миша, вставай! И вот теперь ты, Миша, встал». После чего, правда, добавляет: «Надеюсь, не обидишься на друзей, они этого не заслужили».

Девятаев, в свою очередь, обвинял друга в «бахвальстве». «Спасибо, что ты… «организовал перелет», – писал он Кривоногову после основанной на его рассказе статьи в газете «Волжская вахта». – Почему ты этого не смог сделать в течение трех лет?»

Отголоски этой, так сказать, полемики можно заметить в написанных ими книгах. «Однажды он с трудом доплелся до нас, привалился к стене и долго молчал, стиснув зубы, – вспоминает Кривоногов в своей книге «Родина зовет». – Потом проговорил хрипло: «Закурить бы!» Я видел, что ему очень плохо. Пошел в барак французов и сменял на две сигареты свой теплый свитер, доставшийся мне несколько месяцев тому назад после умершего соседа по нарам. Михаил накурился до головокружения, но несколько приободрился».

А вот тот же эпизод в изложении Девятаева в книге «Полет к солнцу». «Кривоногов стоял среди толпы заключенных возле своего барака. <…> Достань сигаретку. – У меня нет. – Снимай пуловер, иди выменяй! – я уже проявляю волю, приказываю, не владея собой. – Да ты что? Пуловер? Становится невыносимо смотреть на него, вялого, испуганного, равнодушного, не способного понять, что значит после стольких дней дождя и снега чистое небо. <…> Меняй! Завтракаем здесь, обедаем дома, на Родине! Ваня ловит ртом воздух, старается что-то произнести и не может. Его знобит. В одно мгновение сбрасывает он с себя «мантель» (плащ. – Л. С.), срывает пуловер и исчезает в толпе. Скорее бы возвращался Ваня. Вот он. Подает мне две сигареты».

Тут трудно кого-то из них в чем-то обвинять, каждый видел пережитое немного по-своему.

«Без нашей помощи он бы дошел… – пишет Кривоногову Михаил Емец, в то время колхозный бригадир в Сумской области. – Я не хочу оскорбить Мишку – но где же мы с тобой были! Без того, что ты убил конвоира ломиком из-за спины, ничего бы не было».

К тому моменту вернулись из небытия еще двое из четырех выживших участников перелета – Михаил Емец и Федор Адамов, все стали друг с другом переписываться, делиться воспоминаниями. До того они не слишком-то распространялись о своем подвиге, все равно никто не поверил бы, слишком похоже на легенду.

Только в 1957 году, когда в газетах стали писать о перелете с острова Узедом, семья Федора Адамова – жена и дети – узнали, что в нем принимал участие их муж и отец. Михаил Емец тоже помалкивал – по словам сына Алексея, плен и первые 12 послевоенных лет, когда его периодически вызывали на допросы, способствовали подрыву нервной системы, он стал раздражительным, вспыльчивым, и дети не хотели, да и боялись напоминать ему о плене.

А какой еще мог быть у них характер? «Заезжал к Сергею Вандышеву на станцию Рузаевка», – пишет Девятаев Кривоногову, добавляя, что того не так давно освободили из магаданских лагерей, после чего делает неожиданный вывод – «как говорят, в рубашке родился». На организованной Советским комитетом ветеранов войны встрече узников Заксенхаузена Девятаев узнал солагерника Андрея Рыбальченко, бывшего политрука, после плена прошедшего советские лагеря. После Девятаев приезжал к нему в Майкоп, где тот жил, ни с кем не общаясь, говорил, что за ним следят «органы». Несколько раз он отдавал ему гонорар, который ему иногда платили за лекции от Общества «Знание». Еще одна черта, объединяющая Девятаева с Александром Печерским, – как и тот, он заботился обо всех товарищах по несчастью, кто к нему обращался.

«Бытовой вопрос»

По возращении из Москвы Девятаев с буксира-толкача пересаживается капитаном на первый теплоход на подводных крыльях «Ракета». 25 августа того же года совершает первый рейс из Горького в Казань на «Метеоре-2», том самом, что ныне установлен у Казанского речного техникума.

Уже можно было ставить вопрос, как тогда говорили, об улучшении жилищных условий. Оба они – и Девятаев и Кривоногов – жили в подвальных помещениях. В то время это называлось «полуподвал». В Москве тоже много таких – помню себя шестилетнего, гуляющего с родителями по городу, и на уровне глаз – окна полуподвалов, а там символ недавно прошедшего Международного фестиваля 1957 года – пятиконечная звездочка с полукруглыми концами.

6 апреля 1957 года в той же «Литературной газете» под рубрикой «По следам выступлений» вышла заметка о Кривоногове. «А жаль, что не написали – Кривоногов живет в гнилом подвале, да еще в тесноте, – пишет ему в Москву жена Ольга. – Помогло бы в решении бытового вопроса».

Под лежачий камень вода не течет, «бытовой вопрос» (под этим эвфемизмом подразумевалось жилье) нуждался в продвижении. Первым новую квартиру получил Девятаев. В одном из писем он советует другу: «Ты пиши о товарищах, а не о себе, а я – о