тебе». Так они и сделали, Девятаев написал председателю Горьковского горисполкома, Кривоногов – председателю Казанского. Их усилия увенчались успехом в том же 1957 году, благо именно тогда в стране началось жилищное строительство, люди стали переселяться из бараков и коммуналок в отдельные квартиры в «хрущевках». В архиве хранится благодарственное письмо Кривоногова председателю Горьковского горисполкома – «вот уже неделю как я живу в новой квартире».

Иван Кривоногов, Михаил Девятаев, Иван Пацуло

27 января 1958 года был издан указ Президиума Верховного Совета СССР «О награждении бывших военнопленных, имеющих ранения или совершивших побег из плена», в числе которых Кривоногов был награжден орденом Отечественной войны первой степени. Однако особой огласки награждению решили не давать – указ сопровождался грифом «Без опубликования в печати».

Кривоногов стал получать письма от однополчан-пограничников. Павел Нечаев спрашивал, не знал ли он его брата Петра, комвзвода на заставе в Перемышле, «подорвавшего себя и четырех фрицев гранатой. Напишите, если что известно». Нашелся Володя Молотков, который вытаскивал Кривоногова из дота. «Я ничего не знал о нем с 1943 года, с того самого момента, когда после первых допросов по поводу убийства полицая меня отправили на Узедом. Мы встретились с ним в Москве в 1957 году»…

Иван Кривоногов и Адексей Домогощин (один из узников концлагеря на Узедоме)

…Иван Кривоногов умер в 1988 году. Девятаев пережил его на 14 лет. С середины 70-х годов был на пенсии, но, несмотря на это, по словам сына, «его тащили во все президиумы, чего он ужасно не любил». В 90-е годы возглавил благотворительный фонд, сам ходил просить денег у «новых русских», а потом покупал на них муку, сахар, гречку и развозил нуждающимся. И на пороге смерти не ждал ни от кого команды – что делать и чего не делать, решал сам.

За несколько месяцев до ухода, летом 2002 года, во время съемок документального фильма «Догнать и уничтожить» на острове Узедом он поставил свечи своим товарищам и встретился с Гюнтером Хобомом, пилотом люфтваффе, который должен был догнать и сбить угнанный им «Хейнкель». Но не догнал. А догнал бы, наверняка сбил бы, убил. На экране Девятаев и Хобом выпивают по рюмке водки и обнимаются. Все позади, после войны прошло больше полувека.

…Идея «чудо-оружия», ковавшегося гитлеровцами на острове Узедом, никуда не делась, обретя новую жизнь в том же 1945 году на другом континенте. Об этом – в одной из последующих глав. Покуда же расскажу о судьбе двух других советских военнопленных, совсем не похожей на героическую историю Кривоногова и Девятаева.

Глава 6

Два капитана

4 августа 1944 года на скамье подсудимых в военном трибунале Киевского военного округа в окружении конвоя сидели два капитана Красной армии. Оба предстали перед судом по обвинению в измене родине, а точнее – в предательстве членов киевского подполья. Костенко Иван Иванович, 1907 года рождения, украинец, из крестьян, бывший член ВКП (б), не судимый, капитан РККА, до войны начштаба 224-го стрелкового полка. Несвежинский Абрам Зельманович, он же Нестеров Александр Алексеевич, 1910 года рождения, из рабочих, еврей, бывший член ВКП (б), судим в 1934 году за очковтирательство, капитан РККА, до войны начштаба, перед пленением командир 194-го стрелкового полка.

Между ними было немало общего, не одно только воинское звание. Перед войной оба служили на Украине, их полки дислоцировались недалеко друг от друга. Оба, хотя и в невысоких чинах, занимали довольно-таки крупные должности, и это при том, что один из них имел судимость. Быстрое продвижение по службе, вероятно, объяснялось предвоенными репрессиями среди командного состава, из-за чего в армии возникало много вакансий. Оба попали в плен в Уманском котле в августе 41-го года, в сентябре оказались на свободе. Два года жили на оккупированной территории, причем жили неплохо, заводили романы с женщинами, у капитанов водились деньги, и немалые, поскольку они занимались нелегальной торговлей, проще говоря – спекуляцией. В сентябре 43-го, когда Красная армия была уже совсем близко, решили примкнуть к борьбе с оккупантами и вошли в подполье, заняли в нем высокое положение, но скоро вместе с другими подпольщиками были арестованы немецкой контрразведкой. В тюрьме оба пошли на сотрудничество с немцами, за что военный трибунал приговорил их к одной и той же мере наказания – десяти годам лагерей плюс три «по рогам», то есть поражения в правах. Дальнейшую их судьбу выяснить не удалось – в материалах дела ничего не нашлось, ничем не смогли помочь и историки, знатоки киевского подполья, прошерстившие все тамошние архивы.

Почему я, собственно, вообще заинтересовался этой историей? Она поразила меня своей непохожестью на все мои представления о том времени и месте, когда происходили описываемые ниже события. Под временем имеются в виду годы оккупации, а под местом – город Киев и не только: в ходе великой войны под немцами оказались территории восьми союзных республик, двенадцати российских краев и областей, за линией фронта – около 70 миллионов человек. Судя по материалам этого уголовного дела, устройство их жизни отличалось некоторыми особенностями, о которых мне прежде слышать не доводилось.

Из плена

Иван Костенко поведал суду, что из лагеря военнопленных был освобожден «как рядовой и украинец». И это, скорее всего, чистая правда, первое время немцы освобождали пленных украинцев, за исключением тех из них, кто был командирами, то есть имели офицерские звания. Значит, Костенко, оказавшись 7 августа 1941 года в плену, выдал себя за рядового бойца.

«Попал в окружение, откуда каждый выходил самостоятельно, – отвечал он на вопросы судей, – тогда уничтожил партбилет и выбросил наган… Я проявил трусость и считал бесцельным оказывать сопротивление». – «А что другие командиры?» – спросили его. «Кто как. Комиссар Батраков в плен не сдался, покончил жизнь самоубийством». Сам же «проявил малодушие, остался проживать на оккупированной территории и бездействовал, что лично для меня непростительно как для бывшего коммуниста и командира Красной армии».

Мне не удалось найти каких-либо сведений о комиссаре Батракове, поступившем так, как требовал от своих солдат вождь, – застрелиться, но не сдаться врагу. Зато обнаружилось, что один из предшественников Костенко на должности начштаба того же 224-го стрелкового полка Григорий Зверев, попав 11 августа в плен, повел себя похоже: выдал себя за украинца и рядового (на самом же деле к началу войны Зверев был полковником и командовал 190-й стрелковой дивизией). Правда, для этого Звереву пришлось сменить фамилию на Шевченко – видно, фамилия великого кобзаря первой пришла ему в голову. Как и его преемник, он был из плена освобожден «как украинец», но в отличие от того