возглавляли польские роты, которым для изюминки добавили литовских татар в жёлтах атласах, а для того, чтобы вести коней, четырёх негров, одетых парадно. И тут была потрясающая роскошь, княжеская, с какой этот род обычно всегда выступал.

Ходкевич, литовский подчаший, не хотел им и другим литвинам уступать, разнообразив свои отряды, одев их по-разному. Он сам ехал впереди в полных позолоченных доспехах восхитительной работы и таком же шишаке, с щитом, затейливо инкрустированном. За ним сначала четверо в алом дамаске, два маленьких отряда по пять человек в белых шёлковых одеждах, дальше восемь в серебряных доспехах с серебряными забралами, на которых сидели гербовые грифы.

Но кто это сосчитает и опишет!?

Костелецкий, Роздражевский, даже пан Северин Бонер, который не хотел быть хуже других, выделялись из этой бесчисленной второй группы, медленно направляющейся к замку и предшествующей молодой королеве.

Зрители, которые в начале сжались, издавая окрики восхищения, наконец устали, когда не могли дождаться королеву. Один за другим шли отряды, менялись цвета, друг за другом следовали всё новые костюмы, но карет не было. Дождь, который начался сразу, теперь уже шёл спокойно, но так, будто не думал в скором времени перестать.

Только после того, как проехали все эти отряды, ропот и крики объявили карету королевы. Дземма подняла голову. Возле неё должен был ехать Август.

Так было в действительности.

Бледная, уставшая молодая пани сидела в позолоченной карете, обитой алым бархатом, которую тянули восемь сивых коней, чудесно подобранных, а рядом шли пятнадцать пажей, одетых по-итальянски, и шестеро оруженосцев в красном бархате.

Рядом с дверью открытой кареты скакал Август, которому сопутствовали князь Прусский и князь Ежи. Молодой пан в белом серебристом костюме выглядел красиво и пански, но его лицо вовсе не сияло радостью, а глаза не поворачивались к наречённой, но уставлены были в толпу впереди.

Дземма поднялась, приблизилась к окну, выклянчивая и прося взгляда – но с гневом села на сидение. Август проехал рядом с домом, не обратив взгляда, забыл, что видел там её какое-то время назад.

Итальянка не могла утаить своего гнева. Вскочив, она хотела тотчас возвращаться в замок, но было совсем невероятным протиснуться через улицу. Кортежу королеву не было конца, а повсюду такая огромная толпа, что ни Дудич с Монти, ни несколько человек слуг, взятых в помощь, не смогли бы проложить дорогу.

Поэтому женщинам пришлось ждать, пока народ кое-как не рассеется. Тем временем кареты шли одна за другой, потому что теперь наступила их очередь. Сначала за королевой в такой же позолоченной карете с красным бархатом, шесть лошадей под бархатными попонами, ехали Кристина из Шидловецких, княгиня Олесницкая, и её сестра, жена гетмана, которые были высланы на встречу с молодой государыней. У двух сестёр, не желающих соперничать друг с другом за превосходство, кареты и возницы были совсем одинаковые. За их каретами в каретах чуть более скромных сидели дамы и девушки фрауцимер молодой государыни, по большей части немки, женский двор гетмановой и княгини.

Что шло дальше, это уже к торжественному кортежу не принадлежало, и на это любопытная толпа, которая начала рассеиваться, не обращала внимания. Теперь все хотели попасть в замок, чтобы там быть свидетелями приёма молодой пани, но дворы были переполнены, костёл, в который сперва должна была войти молодая пани, мог поместить только избранных.

Итальянка давно выходила из себя, пытаясь вырваться; хотел и Дудич вернуться к своим обязанностям, но в ближайшее время было невозможно пытаться попасть в Вавель. К счастью, Мерло, который это предвидел, а ему нужна была Дземма, любовница государя, нашёл возницу и незанятую крытую придворную карету и велел ехать к дому забрать дам королевы. Монти и Дудич выбирались уже пешком с ними, когда подкатила карета спасителя. У итальянца не было поручения забрать ещё кого-то, кроме женщин, поэтому, когда те сели, он тронулся, никого больше не дожидаясь.

Бросив Монти, Петрек, который по причине спешки не мог себе искать коня, пустился в замок пешком. Все случайно собравшиеся на первом этаже каменицы напротив костёла Св. Войцеха расстались не прощаясь. Только тот гибкий и энергичный итальянец, который дал отповедь Монти, добровольно пристал к Дудичу и, выбрав его себе каким-то особенным чувством симпатии, предложил проводить в замок. Он взял даже ради безопасности его под руку и, начав весёлую беседу, выражал сильное желание познакомиться с ним поближе.

Это доказывало необыкновенную точность глаза у незнакомого венецианского купца, потому что честный, но не дальновидный Дудич, к которому обычно люди не тянулись, из благодарности к тем, которые проявляли к нему какую-то симпатию, легко к ним приставал. Заключив однажды с кем-нибудь знакомство, добродушный человек давал из себя вытянуть всё, что угодно, и был для такого любопытного чужеземца бесценным сокровищем. О нём в шутку говорили, что иногда от него можно было узнать то, что он и сам не знал.

Болтливый, проворный, весёлый итальянец сначала признался Дудичу, что прибыл сюда ради торговли на время свадьбы, а торговля требовала связей и знакомств, поэтому он хотел прислушаться на дворе. В свою очередь он предложил приятелю свои услуги, хотя чем они были и какие, было трудно понять.

Дудич не отталкивал итальянца. Сказал ему, где живёт, когда и как можно с ним встретиться. Так они вместе дошли до замка, а этим временем незнакомец так отлично сумел воспользоваться, что Дудич почти не закрывал рта, отвечая на всё новые вопросы. Все они, естественно, касались особ, принадлежащих ко двору, потому что купец с товаром наверняка больше рассчитывал на них.

Когда, попрощавшись у ворот с итальянцем, Дудич вошёл в замок, в костёле на Вавеле уже первая встреча и приветствие, благословение духовенства и молитвы закончились.

Старый король, который очень заботился о том, чтобы молодая государыня слишком не уставала, вынужденная весь день ехать, стоять, кланяться, слушать в неудобном платье, попросил духовенство, чтобы костёльная церемония продлилась недолго. Во дворе Дудич узнал, что королева Бона, которая сначала хотела выдать себя больной и не выходить на встречу в костёл, в конце концов вместе с мужем и тремя своими дочерьми была вынуждена там появиться.

На всех молодая пани произвела одинаковое впечатление: пробуждала сострадание и симпатию. Казалась бедной, мягкой и доброй. Сигизмунду Старому она улыбалась с детской наивностью, чувствуя в нём отца и опекуна.

Зато королева Бона ни словом, ни лицом не показала ей ни малейшего чувства, ничего, кроме холодного и гордого равнодушия. Те, у которых была возможность в этот вечер поговорить с гетмановой Тарновской и ксендзем