– Я хочу спать, но я должен подумать, – медленно ответил судья.

– Ну, это звучит как старая поэма Шторма или еще кого-нибудь в этом же роде. «Я хочу спать, а ты должна плясать…» Бедный Пушель. Да выкинь ты, наконец, из головы эту Рупп. Представь себе бегущих баранов. Сосчитай сто раз до восьми. Прими солодовые таблетки, что я тебе принесла. Прочти «Закат Европы». Но, Бога ради, брось веронал.

– Дело вовсе не в одной фрау Рупп. Теперь я вызволил ее, хотя надо сказать, она мне отнюдь не облегчала моего труда. Но у меня есть еще и другие заботы. Эвелина очень изменилась…

– Что ты хочешь сказать? – быстро спросила Марианна.

Дросте поднял ложечку, которую она уронила.

– У нее какая-то странная кровь. Не то она вырабатывает слишком мало красных шариков, не то слишком много белых. Доктор почти склонен назвать это злокачественной анемией, а ты знаешь, что это значит. И кроме того, пока мы должны будем держать фрейлейн, мы никогда не сможем жить по средствам, а Эвелина слишком слаба, чтобы самой ухаживать за детьми. Как только я закрываю глаза, передо мной только одни заботы… цифры и…

– Эвелина поправится. Она была точно такой же после первого ребенка. А твое положение улучшится и к тому же очень скоро. Еще несколько трюков, подобных сегодняшнему…

– Это был вовсе не трюк, – улыбнулся Дросте. – В ту самую минуту, когда я понял, что в жизни Руппа есть что-то, о чем совсем не знает его жена, я понял также, что если только ей открыть это, она будет сломлена. Я знал, что он лжет, в ту самую минуту, когда он сказал, что украл картошку на Виттенбергплац пятнадцатого октября. Видишь ли, пятнадцатого октября был четверг, а по четвергам на Виттенбергплац нет рынка. Кроме того, я по его лицу видел, что за этим скрывается женщина. В конце концов остальное было совсем просто.

Как уже часто бывало, Марианна была обескуражена смесью подобной дедуктивной точности и интуиции в складе ума Дросте. Он постучал пальцем по стеклянной тюрьме Лао-Тзе. Изогнутое стекло искажало видневшуюся сквозь него головку рыбки, неподвижно смотревшей на окружающее выпуклыми глазами.

– Эта женщина стояла непоколебимая, как скала и принимала на себя всю вину своего мужа. Ты никогда бы не поверила, что в подобном жалком существе мог скрываться такой запас энергии и самопожертвования. Она все время держалась, и тут вдруг почва была вышиблена у нее из под ног.

Он помолчал и снова постучал по стеклу около самой головы Лао-Тзе.

– Какое скотство – ревность! – сказал он.

– Ты к ней относишься пренебрежительно, – заметила Mapианна, испытующе глядя на него.

– Это каннибализм – способ цивилизованных людей питаться человеческим мясом.

– Разве ты никогда не ревнуешь, Курт? Честное слово, никогда?

Прошло некоторое время, прежде чем судья ответил.

– Быть может, иногда, – сказал он наконец. Иногда, когда ты слишком явно показываешь, что предпочитаешь Эвелину мне.

Он сразу же пожалел о вырвавшихся у него словах.

– Я спрашиваю не о том ревнуешь ли ты меня, – быстро, с оттенком горечи сказала Марианна. Я спрашиваю о том, ревнуешь ли ты свою жену?

– О….. Эвелину… – с улыбкой сказал Дросте. Эвелина не подходящий объект для ревности.

Марианна странно взглянула на него и протянула ему сигаретки. Дросте почувствовал, что у него звенит в ушах, как всегда в минуты усталости.

«Может быть я действительно смогу заснуть», – с облегчением подумал он. Он бессознательно следил взглядом за Марианной, расхаживавшей по комнате и прибиравшей ее. Его охватило ощущение глубокого довольства, он почувствовал, как в одном мускуле за другим проходит напряжение.

«Узды в мозгу ослабевают подумал он нежась. Я все-таки могу позвонить к тебе сегодня вечером», – сказал он, чувствуя себя уже совершенно сонным. Ему казалось, что он уже лежит в кровати, рядом чашка чая, на одеяле книга, свет потушен, и он сам спит. В конце концов было очень хорошо, что Эвелина в Гельтоу. Когда его жена спала в соседней кровати, в воздухе всегда чувствовалось какое-то напряжение и беспокойство.

– Лучше позвони Эвелине сразу, – отрывисто сказала Марианна.

Она снова остановилась у темного зеркала.

– Мы не любим, когда нас беспокоят по вечерам. Ты должен оставить Эвелину в покое, пока она не наберет про запас достаточного количества красных шариков.

Дросте был охвачен слишком большой ленью, чтобы как раз сейчас разговаривать по телефону, но Марианна уже вызвала свой номер в Гельтоу и ожидала соединения. Ее рука сжимала телефонную трубку, а в направленном прямо на Дросте взгляде сверкала решительность и вызов. Дросте вспомнил, что видел однажды в ее глазах такое выражение, когда она гнала автомобиль со скоростью восьмидесяти миль в час по опасной дороге. Но он никак не мог понять, какое отношение мог иметь этот отважный взгляд к простому телефонному разговору.

– Алло, Эвелина. Это ты? – говорила уже Маpиaннa. – Хорошо выспалась?.. Прекрасно. Нашла ты свой завтрак? И поиграла с кошкой?.. Слишком мокро, чтобы идти гулять? Что ж, не выходи из дома, если тебе не хочется. Я вернусь часам к восьми вечера, и тогда ты сможешь позавтракать во второй раз. Послушай, Курт здесь и кланяется тебе. Подожди минутку… Марианна прикрыла рукой телефонную трубку и обернулась к Дросте. Она тоже кланяется и хочет знать, скандалит ли Берхен, – сказала она. Дросте покачал головой и улыбнулся. Нет, продолжала Марианна в телефон, – не больше, чем обычно. Ты чувствуешь себя совсем хорошо?.. Передать что-нибудь Курту?.. Эвелина просит тебя не переутомляться, обратилась она к Дросте. Ну, хорошо, до свиданья, детка. Если приедет развозчик льда, возьми у него двадцать фунтов. До скорого свиданья! Она опустила трубку и взглянула на Дросте. Ее глаза светились еще больше, чем прежде. Разве ты не хочешь сказать ей что-нибудь сам? Она стояла вся напряженная, как канатная плясунья. Платье поднималось и опускалось на равномерно дышавшей груди. Дросте лениво повел плечами, но все же поднялся и подошел к телефону. Телефонная трубка была все еще тепла от нагревшей ее руки Марианны.

– Алло, мышка! – сказал он.

В телефоне что-то щелкнуло.

– Нет соединения, – механическим голосом заявила телефонная барышня.

– Очевидно, она уже повесила трубку, – сказал Дросте и положил трубку на место.

Марианна, стоявшая рядом с ним с зажженной спичкой в руке, закурила и втянула в себя дым с глубоким вздохом. Уже темнело, и в сумерках ее лицо казалось бледным, гораздо бледнеее, чем когда-либо его видел Дросте.

– А в общем ведь сегодня был один из твоих крупных дней, Пушель, – сказала она, подходя к