Только после того, как завершил порученное тайное дело, Рукосуев начал приходить в себя и понимать, что в городе творится чёрт знает что. Он ехал по центральной улице и остановился, увидев лежащее посреди мостовой тело убитого владельца «Бухарских сладостей». Над ним склонились и выли женщины, а рядом толпились разгневанные мужчины в традиционных татарских одеждах. Когда помощник исправника спрыгнул и подошёл к ним, из бессвязного лепета так ничего и не понял.

— Хорошо, хорошо-с, что вы этого не оставите так! Но как это произошло хоть? Кто это сделал-с, как было, вы видели?

Ответов он так и не получил. Понял только, что разгневанные татары были готовы тотчас совершить самосуд, но над кем — было совершенно неясно.

— Так, всем немедленно-с разойтись по домам! И не выходить до утра! Приказ! Я еду в участок! В участок. Разберёмся! — и он отстранил от себя женщин, что давили и висли на руках. — Вы меня слышите-с вообще?

Посмотрел на суровые лица мужчин, и понял, что нет.

Удивило его другое — как такое могло быть? Убийство — неслыханное событие для Лихоозёрска! Судя по телу, которое уже начало коченеть на морозе, оно произошло не только что. Почему же нет никого из полиции? Неужели все, как болваны, столпились где-нибудь там, на пожаре?

Сил удивляться не было — Рукосуев в лихорадке этой ночи даже не успел осознать, что произошло с ним и унтер-офицером Сорокой в том проклятом особняке? Что это были за неведомые миру твари, что накинулись на них? А тут ещё — мало пожар, так и кровопролитие.

— М да-с, — выдохнул он морозный воздух, проезжая на пути к участку мимо дома купца Дубровина. Тут его взору предстало уже не просто убийство, а самое настоящее кровавое побоище! Тела уже чуть замело, лужицы крови застыли так, что блестели льдом в свете луны. И — тишина, никого.

Он понукнул коня и промчался мимо, даже не думая останавливаться. Понимал, что эту вакханалию устроил кто-то, и этот кто-то — не один, а скорее всего, целая шайка орудует, здесь, в городе. Рукосуев вжал голову в плечи.

В участке его встретил растерянный дежурный, но Егор Иванович пробежал мимо — прямо в кабинет начальника. Но вместо Голенищева ему на встречу вышел крупный седовласый городской голова. Бледный, он кричал трясущимися толстыми губами:

— Что ж такое происходит? Это же чёрт знает что! Город перевёрнут с ног на голову, а начальника полиции нигде нет! Где, где, спрашивается, застрял Николай Киприянович?

К городскому голове в Лихоозёрске было двоякое отношение — он занимал выборную должность, высоко именовал себя «доверенным лицом горожан», но и шага не мог ступить, не посоветовавшись с Еремеем Силуановичем. Он всегда носил на груди большой овальный должностной знак, украшенный по краям завитками. На него в эту минуту с тупым лицом и засмотрелся Рукосуев, сам обдумывая каламбур — наверное, полетит голова городского головы? Как и другие, впрочем, после этой бурной ночки:

— Может быть, он… дома? Час-то поздний, — сказал помощник исправника.

— Ох, ох, что же такое делается! — городской голова присел на стул, посмотрел на портрет государя. — Не иначе как это конец… А я, знаете ли, ехал в гости к Еремею Силуановичу, хотел спокойно и душевно провести вечер, а тут!

Рукосуев его уже не слушал. Он выбежал к саням, и пугающая мысль овладела им — а вдруг в этой свистопляске какой-нибудь пройдоха вздумал и украл… Нет, от сердца отлегло, когда чуть откинул попону, и крот на картине подмигнул ему золотым свечением:

— Ничего, ещё одно дельце, и хватит нам морозиться! — обратился он к картине, как к живому существу. — Приеду домой, повешу на самое видное место! Только вот узнаем, куда это начальство запропастилось.

Когда он подъехал к дому Николая Киприяновича, ночь плотно сгустилась над городом. Ветер гнал низкие тучи. Помощник исправника долго и бесполезно стучал в двери и окна, шумел. Наконец он перешёл мостовую и встал на противоположной стороне. Присмотрелся — вроде бы чуть шелохнулась занавеска? Точно! И вот она отдёрнулась, и в широком окне показалась женская фигура.

— Мария Филипповна! Ау! — крикнул Рукосуев, сложив руки. — Откройте!

Но та замерла — бледная, высокая, с повисшими, как коромысло, плечами.

— Ау, Мария Филипповна! Дома ли Николай Киприяновииич? — крикнул снова он, понимая, что через двойные рамы услышать невозможно.

Луна вновь вышла на своё царственное место, и в её свете помощник исправника увидел, что в руках жены начальника лихоозёрской полиции сияет что-то. Поблескивает со странным тёмным отливом.

Мария Филипповна озирала выпученными глазами улицу. Она ничего не видела и не понимала, прижимая к груди растрёпанное, как борода, вязание. С длинной и тонкой иглы на исцарапанное запястье капала кровь.

Глава 15

Гнев пущевика

Древние ели, шумя и поскрипывая даже от слабого ветерка, провожали путников, держа на могучих лапах снеговые шапки. В таком густом лесу почти всегда темно даже в короткие зимние дни, а ночи здесь — страшны и непроглядны. Ни один благоразумный человек не захочет оказаться в такой глухой северной чаще один-одинёшнек. Не знаешь, чего больше бояться — голодных, готовых до конца преследовать усталую жертву зверей, или существ бесплотных, пугающих своим уханьем и злыми огоньками глаз. Среди бескрайнего мира ночных раскидистых елей волей-неволей поймёшь, что нечисть — вовсе не придумки суеверных старух.

Если бы не свет идеально круглой, как чайное блюдце, луны, Антон Силуанович и рыжая девушка, с которой он при странных обстоятельствах несколько часов назад познакомился на станции Лихоозёрска, они вряд ли смогли бы видеть друг друга. И это — несмотря на то, что ступали рядом, плечом к плечу. Давным-давно осталась в стороне железная дорога — они сначала шли по обледеневшим скользким шпалам. Молодой барин нёс в каждой руке по увесистому саквояжу — свой и её, и те оставляли длинные чёрточки на чистой, нетронутой снеговой целине. Пробиваться становилось всё сложнее, но Антон Силуанович боялся хоть намёком показать, как ему трудно.

Поначалу он был уверен, что Алисафья — а именно так представилась эта загадочная, похожая на лисичку девушка, не сможет и шагу сделать по глубокому снежному ковру. Но та будто плыла над ним, как невесомая, даже не оставляя следов.

— Какие древние ели, будто богатыри в белых шубах стоят!