— Вы еще здесь?

— А вам уже страшно? — ответил барон с прежним смешком. — Или у вас не хватает сил, чтобы скинуть крышку? Это выглядело бы эффектнее, хотя… Пришлось бы часто ее менять. Пол здесь каменный. Закрывайте глаза, моя девочка, и попытайтесь меня напугать.

Я выполнила его просьбу. Скрежет дерева и… Я осталась лежать с закрытыми глазами. Напугать барона получится только так. Я буду лежать неподвижно, наплевав на холод, хоть пять, хоть десять, хоть пятнадцать минут. В отместку!

Милан смотрел на меня молча, не предпринимая никакой попытки разбудить меня. Мне сделалось совсем не по себе, но я решила остаться верной изначальному плану и принялась считать овец. На тысячной я открою глаза. Но досчитать я успела лишь до двухсотой, а потом… Почувствовала на губах губы барона. И когда открыла глаза, его глаза оставались еще слишком близко, чтобы я могла вскочить.

— Зачем вы это сделали? — еле-еле разомкнула я губы.

— Мне подумалось, что именно этого вы и ждете, — прошептал барон и отпрянул от меня, будто ужаленный. — Простите, Вера. Я решил, что это маленькое изменение в сценарии. Еще раз прошу прощения. Сказка о спящей красавице сюда не вписывается, хотя бесспорно добровольцу это бы понравилось… Но что делать, если в группе окажутся одни женщины? Или вообще дети…

Я села, но продолжала глядеть на барона одуревшим взглядом. Он же смотрел в пол и шел пятнами, как мальчишка. Дура, надо было ему подыграть.

— А я действительно ждала, что вы поцелуете меня, — сказала я раньше, чем подумала, что говорить подобное нельзя.

Барон вскинул голову:

— Я не понимаю вас, Вера…

— А меня понять очень просто, — я уперлась ладонями в ледяные края гроба, чтобы сидеть ровно и не скользить по влажному атласу. — Это будет наша с вами маленькая тайна. Вы ничего не скажете Яну про наш эксперимент, а я ничего не скажу ему про ваш поцелуй. Согласны?

Я протянула руку, с кольцом, но барон не принял ее.

— Сперва ответьте, согласны ли вы на подобную работу?

Я опустила руку, но не глаза:

— Вы не совсем понимаете меня. Я привыкла работать, хотя нельзя сказать, что я зарабатывала достаточно, чтобы быть довольной своей работой. И Ян появился в тот момент, когда я оказалась в очень затруднительном материальном положении, потому ухватилась за его предложения, не особо раздумывая над тем, что буду делать в музее. И если это условие моего контракта, то я найду в себе силы побороть страх. Смогу привыкнуть к этому гробу и даже к чужим поцелуям. Работа есть работа…

Барон молчал. Либо я обидела его своими словами, либо он ждал продолжения.

— С практикой я забуду, что это гроб, — повторила я для пущей важности.

И погладила обивку — атлас точно оттаял и теперь ласкал руку, а швы приятно щекотали ладонь. Мне вдруг перестало быть холодно в кружевном платье. И теперь я действительно боялась поднять на Милана глаза — вдруг догадается о причине моего румянца… Идиотизм! Поддаться на ласки гроба…

Я стиснула пальцы на бортике. И очень вовремя. Пальцы Милана в эту секунду сомкнулись на кружеве, окольцевавшем мою шею. Я дернулась, но его руки и мои удержали тело от падения. И окончательно лишили меня свободы.

— Скажи, на что еще ты способна ради денег?

Он вытягивал меня из гроба. Или притягивал к себе. Или всего лишь хотел, чтобы я подняла на него глаза. Боли не было, но был страх ее ожидания. Я всматривалась в потемневшее лицо барона, но оно не выражало ничего. Говорить я не могла. Вернее, боялась, что из сжатого горла, вместо членораздельных слов, вырвется хрип.

— Что ты сделаешь еще ради драгоценностей и нарядов?

Милан задавал вопросы медленно, будто забыл, что я говорю на его языке достаточно бегло. И тут я поняла, что он говорит не со мной… И еще недавний тропический жар сменился сковывающим тело холодом. Он говорит в моем лице с одной из своих бордельных девочек или вообще с Элишкой… Ради карточного долга брата она продала себя ему. И вот он вытащил ее из гроба, чтобы добиться наконец ответа, почему потом она предала доверие мужа.

Пан Ондржей предупреждал о сумасшествии барона. Я сама видела перепады настроения Милана и слышала его глупые шутки… К тому же, он сам предупреждал, что боится спутать меня с другой женщиной! Как?! Как я согласилась на эксперимент и осталась с ним наедине…

— Отвечай мне!

Я не могла отвечать. Ни за себя, ни за Элишку. Пальцы сжимались все сильнее. Мертвую убить во второй раз невозможно, а вот меня в первый — вполне…

Я ухватилась за запястье душителя, пытаясь убрать его клешню с шеи, потом уперлась барону в грудь. Та была, как камень, и сперва сдвинуть эту глыбу казалось невозможным, но под конец у меня получилось. Барон разжал пальцы, и я чудом упала на подушку и осталась неподвижна. Затем все же моя рука поползла к шее — дышать я продолжала со свистом.

Потом раздался грот. Оглушительный. Я поняла, что Милан отшвырнул прислоненную к пьедесталу крышку. Потом до моих ушей донеслись звуки рыданий, заставившие меня приподняться. Ничего не видно.

Кое-как я вылезла из гроба. Чуть порвала платье. Пустяки… Барон вжался лбом в напольные плиты, словно в покаянной молитве. Я скользнула коленями по ледяному полу. Положила ему на спину руку, и барон сразу перестал дрожать. Но задрожала я, когда Милан стиснул мое запястье, чтобы уткнуться губами в кружево на стиснутых пальцах. Рука ледяная, губы ледяные, поцелуй тоже ледяной. Несравнимо с теми, что барон запечатлел у меня на лбу и на губах, когда я лежала в гробу.

Рука со спины сползла на плечо, но совсем убрать ее я не посмела. Я стала свидетелем приступа. Сумасшествия. Не ярости, не маньячества, а именно безумия, порожденного преступлением и попранной мужской честью. Мне стало жаль барона Сметану, и я окончательно плюнула на музей, игрока и придурошного волка.

Сейчас Милан может проникнуться ко мне добрыми чувствами или же возненавидеть за то, что я видела его слабость и снизошла до жалости. Какой путь он изберет? Если второй, то к черту куклу, собираю манатки и валю отсюда. Встречаю Рождество в Праге и домой.

Сколько мы так просидели на ледяном полу, не знаю. Но меня пробрало до самых косточек. Здесь горячей ванной и кастрюлей с картошкой не отделаешься. Но встать и уйти нельзя. Только если до входной двери, не прощаясь.

— Неужели ты согласилась стать женой пана Кржижановского только из-за своих кукол?

Я даже не вздрогнула от вопроса. Больше, чем я дрожала, дрожать уже было нельзя. Как и медлить с ответом. И я выдала самый правдоподобный:

— Я не согласилась еще. Если у меня не будет здесь работы, то я стану искать ее в другом месте. И пока не уверена, что привязанность Яна настолько велика, что он поедет за мной на край света.

Такой ответ должен был положить конец разговору и плену моей руки. Но Милан не разжал своих железных пальцев. Допрос с пристрастием продолжался.