— Как тебе это удалось?

— Я намазал ноги помадой, придуманной одним нехорошим итальянцем по имени Луиджи-Бей… Что там у нас? Сколько ударов он получил?

— Семнадцать.

— Еще три, дети мои, и постарайтесь бить как следует. Но палки уже не достигали цели. Последние удары пришлись по кровоточащей плоти. Я уже ничего не чувствовал и был практически парализован.

Меня подняли с носилок, развязали веревки, наложили на ноги тряпки, смоченные в холодной воде, и заставили выпить большой стакан вина. Гнев охватил меня раньше, чем ко мне вернулись силы. Не знаю, били ли вас когда-нибудь, как меня, но мне неведомо что-либо более оскорбительное, чем телесное наказание. Мне невыносима мысль, что царь природы может хотя бы на минуту стать рабом отвратительной палки. Какой смысл в том, чтобы родиться в XIX веке, овладеть силой пара и электричества, разгадать добрую половину тайн природы, постичь все, чего добилась наука в деле благополучия и безопасности человека, научиться лечить воспаления, знать, как не заразиться оспой, уметь разбивать камни в мочевом пузыре и при этом не иметь возможности защитить себя от презренной палки! По-моему, это слишком! Если бы я был солдатом и подвергся телесному наказанию, я непременно поубивал бы своих начальников.

Когда я понял, что сижу на вязкой земле и мои ноги свело от боли, а руки безжизненно повисли, когда я увидел избивших меня людей, того, кто приказал меня бить, и тех, кто наблюдал за избиением, накатившие гнев, стыд, чувство оскорбленного достоинства и попранных прав, мой возмущенный разум вызвали в моем растерзанном теле прилив ненависти, возмущения и жажду мести. Мне все стало безразлично: интересы, расчеты, осторожность, собственное будущее. Я желал лишь одного — выплеснуть наружу все душившие меня слова и чувства. В ту же минуту из моего рта полился поток безумных проклятий и оскорблений, а излившаяся желчь до самых глаз забрызгала мне желтой пеной все лицо. Я, конечно, не оратор, и, как ни старался, мне так и не удалось овладеть искусством красноречия, но возмущение, способное раскрыть в человеке даже поэтический дар, достигло внутри меня такого накала, что я целых четверть часа без остановки изливал на головы бандитов проклятья, достойные пленных кантабрийцев24, которые умирали с проклятьем на устах и плевали в лицо победившим римлянам. Я высказал Королю гор все, что может оскорбить в человеке его гордость и самые дорогие ему чувства. Я уподобил его нечистым животным и усомнился в том, что он принадлежит к человеческому роду. Я оскорбил его мать, его жену, его дочь и все его потомство. Мне хотелось бы в точности повторить все, что я заставил его выслушать, но в спо-

коином состоянии я не смогу подобрать нужные выражения. Я вытягивал из себя слова, которых не найти в словаре, но которые всем были понятны. В этом я уверен, потому что слушавшие меня каторжники рычали и выли, как воет свора собак, по которым прошелся кнут погонщика.

Но напрасно я жадно следил за старым паликаром, пытаясь заметить, когда у него дрогнут мышцы лица и покроется морщинами лоб. Ни единой эмоции не отразилось на его лице. Он застыл, как мраморный бюст, и даже ни разу не моргнул. На все мои оскорбления Король отвечал заносчивым и презрительным спокойствием. Такая его реакция едва не довела меня до безумия. В какой-то момент у меня начался бред. Красная, как кровь, пелена застлала мои глаза. Я резко вскочил на свои полумертвые ноги, увидел пистолет за поясом у какого-то бандита, вырвал его, взвел курок, прицелился в Короля и в упор выстрелил, после чего упал навзничь и прошептал: «Я отомщен!»

Король сам помог мне встать. Я смотрел на него в полном оцепенении, слов-

но на моих глазах он вышел из врат ада. На его лице не было следов волнения. Он спокойно улыбался, как и положено бессмертному. А ведь я, сударь, не промахнулся! Моя пуля попала ему в лоб всего на сантиметр выше левой брови, о чем свидетельствовал оставшийся кровавый след. То ли пистолет был плохо заряжен, то ли порох был не хорош, а скорее всего, пуля лишь скользнула по кости черепа, но, как бы то ни было, пистолетная пуля оставила на его лице лишь царапину!

Неуязвимый монстр ласково усадил меня на землю, наклонился ко мне, потянул меня за ухо и сказал:

— Молодой человек, зачем пытаться сделать невозможное? Я предупреждал вас, что пули не берут мою голову, а вы знаете, что я никогда не лгу. Я ведь говорил вам, что Ибрагим приказал семерым египтянам расстрелять меня, но они так и не смогли меня убить. Надеюсь, вы не считаете себя сильнее семерых египтян. А вы знаете, что для человека, рожденного на севере, у вас весьма твердая рука? Впрочем, это дело ваше. Черт побери, если бы моя мать, о которой вы только что неуважительно отозвались, не сделала меня таким прочным, я давно бы уже был в могиле. Любой другой на моем месте давно бы погиб, ну а меня такие вещи только омолаживают. Все это напоминает мне старые добрые времена. В вашем возрасте я рисковал жизнью четыре раза на дню и становился только крепче. Вообще, я на вас не сержусь и прощаю

этот приступ горячности. Но поскольку мои подданные не заговорены от пуль, и вы способны совершить новую оплошность, мы поступим с вашими руками так же, как поступили с ногами. Ничто не мешает мне приступить к этому немедленно, однако, чтобы не подорвать ваше здоровье, я подожду до завтра. Вы убедились в том, что палка — это благородное оружие, не убивающее людей, и на собственном примере доказали, что один битый стоит двух небитых. Завтрашняя церемония развлечет вас. Обычно пленники не знают, чем им заняться. Именно от безделья вы наделали столько глупостей. Что же касается всего остального, то вам не стоит волноваться. Как только за вас заплатят выкуп, я сразу вылечу ваши раны. У меня еще остался бальзам Луиджи-Бея. За два дня вы встанете на ноги и сможете танцевать на балу, причем ваша партнерша никогда не узнает, что вы подверглись порке.

В отличие от Короля, я не грек и оскорбления ранят меня так же сильно, как удары. Поэтому я показал старому негодяю кулак и изо всех сил