у меня доброе сердце, ведь я сожалею о содеянном. Я несчастней, чем вы, потому что у вас сухие глаза, а я плачу. Я немедленно отпускаю вас на свободу. Хотя нет, вы не можете так просто уйти. Сначала я вас вылечу. У меня есть чудодейственный бальзам, я буду ухаживать за вами, как за собственным сыном, и вы быстро поправитесь. Необходимо, чтобы уже завтра вы могли ходить. Я не вынесу, если она лишний день проведет в руках вашего друга. Небом вас заклинаю, не рассказывайте никому о нашей сегодняшней ссоре! Вы знаете, я никогда не испытывал к вам ненависти и всегда вам об этом говорил. Вы мне симпатичны, я верю вам. Я посвятил вас в свои самые сокровенные тайны. Вспомните, пока не умер Василий, мы были друзьями. Из-за вспышки гнева вы забыли, как хорошо я к вам относился. Вы ведь

не хотите, чтобы разорвалось мое отцовское сердце. Вы благородный молодой человек, и ваш друг, должно быть, похож на вас.

— Но о ком вы говорите?

— О ком? Об этом проклятом Харрисе! Об этом американском исчадии ада! Об этом гнусном пирате, похитителе детей, убийце юных девушек, об этой гадине, которую я хотел бы поймать и искрошить собственными руками, стереть вас обоих в пыль и развеять эту пыль в горах! Все вы одинаковы, европейцы, раса предателей! Вы не осмеливаетесь нападать на мужчин, вы способны лишь убивать детей. Читай, что он мне написал, а потом скажи, есть ли на свете казнь, достойная такого преступления!

Он грубо кинул мне смятый листок. Я сразу узнал знакомый почерк. В письме говорилось:

«Воскресенье, 11 мая, на борту “Фэней”, рейд Соломина1.

Хаджи-Ставрос, Фотини у меня на борту под охраной четырех американских пушек. Пока Герман Шульц остается в плену, она будет находиться у меня в заложниках. Как ты относишься к моему другу, так и я буду относиться к твоей дочери. За каждый волос, упавший с головы моего друга, она заплатит своими волосами. Отвечай без промедления иначе я приду за тобой.

Джон Харрис».

Прочитав письмо, я не смог скрыть свою радость.

— Мой добрый Харрис! — громко воскликнул я.

И я еще посмел в чем-то его обвинять!

— Но объясни мне, Димитрий, почему он раньше не пришел на помощь?

Ближайший к Афинам крупный остров в заливе Сароникос.

— Он был в отъезде, господин Герман. Гонялся за пиратами. Вчера утром он вернулся и пришел в ужас, узнав, что с вами случилось. Ну почему он не остался там, где был!

— Он великолепен, этот Харрис! Он не стал терять время. Но где он откопал дочь этого старого негодяя?

— У нас, господин Герман. Вы хорошо ее знаете. Это Фотини. Вы много раз обедали с ней за одним столом.

Значит, дочерью Короля была та самая пансионерка с плоским лицом, которая вздыхала по Харрису!

Из этого я сделал вывод, что похищение прошло без применения насилия.

Явился ординарец и принес моток тряпок и флакон с желтоватой мазью. Король, словно опытный врач, забинтовал обе мои ноги, и мне сразу стало легче. Личность Хаджи-Ставроса представляла в этот момент большой интерес для психолога. В его глазах светилась злоба, а руки действовали мягко и ласково. Он так нежно забинтовал мои лодыжки что я ничего не почувствовал. Однако в его взгляде явно читалось: «Как бы я хотел затянуть веревку на твоей шее!» Он с женской ловкостью заколол бинты булавками, но с каким удовольствием он всадил бы в меня свой кинжал!

Покончив с лечением, он протянул руку в сторону моря и хрипло прорычал:

— Я больше не Король, потому что мне запретили гневаться! Я всю жизнь командовал, а теперь склонился перед лицом угрозы. Тот, перед кем трепетали миллионы, сам испытал страх! Они будут хвастаться этим и растрезвонят о случившемся на весь свет. Невозможно заткнуть рот болтливым европейцам. Об этом напишут в газетах, а то и в книгах. Так мне и надо! Зачем я женился? Разве у такого человека, как я, могут быть дети? У пушек не бывает детей. Если бы у них были дети, никто бы не боялся пороха, и ядра повисали бы в небе. Этот Джон Харрис наверняка смеется надо мной! Что, если объявить ему войну, взять его корабль на абордаж! Когда я был пиратом, я на многих нападал и плевать мне было даже на двадцать пушек. Но у них на борту не было моей дочери. Малышка моя! Вы ведь знакомы с ней, господин Герман. Почему вы не сказали, что живете у Христодула? Я бы не стал требовать выкуп. Из любви к Фотини я бы сразу вас освободил. Я так хочу, чтобы она выучила ваш язык. Со дня на день она станет немецкой принцессой. Вы согласны, что она будет красивой принцессой? Я в этом уверен! Поскольку вы с ней знакомы, вы запретите вашему другу причинять ей зло. Неужели вы позволите, чтобы из ее глаз скатилась слеза? Бедный невинный ребенок, она не сделала вам ничего плохого. Если кого-то и следует покарать за ваши страдания, то только меня. Скажите Джону Харрису, что вы стерли ноги в горах, а потом делайте со мной, что хотите!

Вмешался Димитрий и прервал поток причитаний.

— Как нехорошо, — сказал он, — что господин Герман ранен. Фотини опасно находиться среди этих еретиков. Я хорошо знаю Харриса, он способен на все!

Король сдвинул брови. Подозрения влюбленного юноши, как острый нож, пронзили отцовское сердце.

— Убирайтесь прочь, — сказал он мне. — Если будет надо, я вас на руках отнесу к подножию горы, а потом в какой-нибудь деревне раздобуду лошадь, повозку или носилки. Но надо уже сегодня сообщить ему, что вы свободны. Поклянитесь головой матери, что вы никому не расскажете о причиненном вам зле.

Я был уверен, что любой переезд окажется для меня мучительным, но это было бы лучше, чем оставаться в компании палачей. Лишь бы только на пути к свободе не возникли новые преграды. Я сказал Королю:

— Едем. Клянусь самым святым, что с головы твоей дочери не упадет ни один волос.

Он взял меня на руки, закинул на плечо и поднялся в свой кабинет. В этот момент сбежалась вся банда и перегородила нам дорогу. Бледный, как смерть, Мустакас сказал ему:

— Ты куда собрался? Немец подбросил в жаркое какое-то зелье. У нас у всех в животах адский огонь. Из-за него мы все сдохнем, но хотим, чтобы он умер раньше нас.

Все мои надежды разом рухнули.