Фацио скрестил руки на груди:

— Матушка, я недоволен тем, что вы сегодня учинили.

Мать замерла, точно ее заморозили. Застыло все: тело, взгляд, вздох. Она какое-то время сидела недвижимо, все так же глядя на море, наконец, медленно повернула голову:

— Я учинила?

Фацио видел сотни раз, как безупречный лоб слегка морщится, когда от возмущения поднимаются брови. Как поджимаются розовые губы, как глаза загораются дрожью подступающих слез. Сейчас она поднесет тонкие пальцы к виску, изобразит преддверие обморока и непременно велит подать воды с лимоном и позвать Мерригара. Но все это слишком давно не трогало.

Фацио устало выдохнул:

— Вы, матушка. Вы прекрасно понимаете, что если происходит что-то, о чем вы не распоряжались, это происходит с моего ведома или по моему приказу. Вы не уделили моей невесте должного внимания, поэтому я вынужден заняться этим сам.

Ее губы сжались в упругий розовый кружок. Отец уже назвал бы их куриной задницей…

— Ты решил обряжать эту невоспитанную дурнушку в то время, когда весь дом в трауре? Когда едва-едва успели убрать траурные полотнища? Ты не подумал, что могу чувствовать я? Что может чувствовать твоя бедная сестра, лишенная в горе простых радостей?

Фацио потер переносицу, ощущая непреодолимое желание подняться и уйти:

— Не драматизируйте, матушка — не вы одна понесли утрату. Вы ненавидели отца, а он едва выносил вас. Поэтому единственное, о чем вы можете здесь сожалеть, так только о том, что вы еще много лет обречены носить черное по человеку, которого ненавидели. Лишь это вас уязвляет.

Мать в изнеможении откинулась на спинку кресла, зажала рот ладонью, процедила сквозь пальцы:

— Вели позвать Мерригара. Я этого не вынесу.

Фацио не шелохнулся:

— Он явится, когда разговор будет закончен.

Мать неожиданно быстро пришла в себя, выпрямилась, стиснула кота так, что тот возмущенно зашипел. Смотрела на море:

— Я уважала твоего отца. Так, как должно уважать своего супруга и сеньора. Меня не в чем упрекнуть. Тебе сложно понять, насколько это было невыносимо. Если бы ты знал, сколько раз я стояла у края этой террасы и смотрела вниз, на скалы…

Фацио стиснул зубы, роковое признание не тронуло его:

— Как быстро отец изменился?

Мать даже усмехнулась:

— Почему тебя стало это интересовать? Не думаю, что он сам ощутил в себе какую-то перемену.

— Но ее ощутили вы.

Мать повернула голову и даже разжала руки, выпуская кота:

— Неужели ты, впрямь, беспокоишься за эту девицу?

— Как быстро, матушка?

Она вновь отвернулась:

— Я не знаю, Фацио. Может, на следующее утро. Может… — Она нервно теребила пальцы. — До свадьбы я видела его лишь несколько часов. Он сказал мне не больше десятка формальных слов. На этом все кончилось. И я не понимаю, почему ты решил терзать меня этим теперь. Не вороши это, Фацио. Так будет благостнее всем нам. Не терзай его память и не ищи виновных там, где их нет. Ты ведь знаешь: о покойниках либо доброе слово, либо молчание. Позволь своему отцу спокойно лежать в могиле.

Фацио потирал подбородок, исподлобья глядя на мать. Как же она заблуждалась о спокойствии… Но он пришел не за этим.

— Матушка, вы наверняка устали с дороги, и я не хочу утомлять вас больше необходимого. Я лишь хотел сказать, что требую к Джулии должного уважения. Я не потерплю, чтобы вы выказывали к ней свое пренебрежение или задевали иным образом. Полагаю, я достаточно ясно выражаюсь? Дом достаточно просторен, чтобы две женщины смогли ужиться, не стесняя друг друга.

Мать покачала головой, ее губы скривились:

— Я не понимаю, сын. Не понимаю, зачем ты церемонишься с этой невзрачной хамоватой девицей. Зачем унижаешь меня? Мать! К чему все это, когда нам обоим заранее известно, чем все закончится. Достаточно лишь взглянуть на нее, чтобы понять исход. У этой дурнушки нет ни единого шанса. Она возненавидит тебя, подурнеет еще больше. А ты перестанешь ее замечать и станешь вспоминать лишь по необходимости, когда будет нужда посетить ее постель. Она будет проклинать тебя и в спину, и в лицо, но тебе будет все равно. Тогда к чему весь этот спектакль? Насмешить слуг? Или унизить мать, которая и без того раздавлена?

Фацио скупо усмехнулся:

— Знаете, матушка, мне кажется, вы искренне хотите, чтобы так и было. Вы, не стесняясь, желаете моему браку самого дурного исхода. Или боитесь, что дурнушка может оказаться лучше вас?

Мать поджала губы, снова нервно гладила кота, будто намеревалась заживо содрать кожу:

— Ей не сравниться со мной, и ты это понимаешь. Я не хочу, чтобы ты жил иллюзиями. Ты смотришь не туда, сын мой. Твои усилия напрасны. Доротея выплакала все глаза. Вот — к кому ты в итоге придешь, и кого оценишь. Я знаю это. А теперь ты пренебрегаешь ею в угоду своим фантазиям и этой несчастной.

Фацио поднялся:

— Довольно матушка. Я все сказал. И да… Мне известно о пощечине, которую получила Розабелла. Если я услышу о подобном еще раз, пусть даже от самой сестры, ваши встречи будут весьма редки.

Мать вскочила на ноги так резко, что кот упал на камни, отвратительно заорал и поспешил удрать:

— Ну, уж, нет, сын мой! Моя дочь принадлежит мне и только мне. До тех пор, пока не станет принадлежать своему мужу. Даже твой отец признавал это право. Розабелла — единственное, что у меня пока еще осталось. Она моя! Я вправе воспитать собственную дочь так, как сочту нужным. Я — мать! И даже церковь не отнимет у меня этого святого права. И ты, сын мой, мне в этом не указ. Ты — мой сеньор, я подчинюсь твоей воле. Твоя дурнушка больше не услышит от меня ни единого слова. Клянусь Безликим богом! Но если ты посмеешь забрать у меня Розабеллу, то станешь носить траур не только по отцу, но и по матери — под этой террасой острые скалы. Я, не раздумывая, последую за твоим отцом!

Фацио смотрел на это праведное негодование и силился понять, есть ли в этих словах хоть крупица истинного чувства? Порой ему казалось, что мать не любит даже Розабеллу.

— Все в ваших руках, матушка. Помните это.

Он развернулся и ушел с террасы, дав указание прислуге разыскать Мерригара.

Глава 38

Альба протиснулась в дверь