Хотя метрополитены во всех городах отличаются в деталях, последовательность событий более или менее та же: сначала из туннеля доносится дуновение ветерка, опережая на пару секунд даже шум поезда. Затем (в зависимости от города, проекта метро, характерных особенностей станции) несколько секунд или целую минуту приближается свет: сдвоенные лучи прорезают темноту, и вот тут-то и долетает грохот. Когда Илай добежал до платформы, преследуемый полисменом, который видел, как тот перепрыгнул через турникет, он уже видел огни, которые приближались с нещадной скоростью к станции, все ближе и ближе к девушке. На платформе стояли люди, и некоторые смотрели, как он бежит, ему даже показалось, он услышал свое имя, но в тот миг не видел никого, кроме Микаэлы.

Возможно, она не слышала, как он выкрикивал ее имя, мчась к ней во весь опор по платформе. Она была совершенно сосредоточена на том, что собиралась делать, балансируя на краю, слегка выставив вперед одну ступню, словно канатоходец, готовый ступить на проволоку. Она смотрела на приближающиеся огни.

Илай выкрикивал бессвязные звуки, хотя догоняющий блюститель порядка не заметил девушку и призывал его остановиться на вполне внятном французском, но криками ничего не остановишь.

За миг до того, как поезд поравнялся с ней, девушка шагнула в лавину воздуха.

42

Иногда по ночам Саймон все еще думает об уходе сестры: он смотрел из окна на лестничной площадке, как отец Лилии уносит ее по лужайке, как она цепко держится за его шею в ослепительно-белых повязках, наложенных Саймоном, в лунном свете, пока они не исчезли в лесу. Временами по ночам он набирает по памяти номер, когда не может уснуть. Однажды в детстве он набрал *69 и записал номер на руке. Там никто никогда не брал трубку, но его успокаивали шорохи помех на линии и приятное ощущение огромного расстояния. Звонки раздаются неимоверно далеко.

На стоянке грузовиков близ города Леонард, штат Аризона, есть таксофон. Иногда по ночам он начинал звонить.

43

Кровать Илая соорудили из рыбацкой лодки. На носу – старинная фигура. В дневном свете она принимала форму женщины, восстающей из пены, прожигающей глазами путь к северной звезде навстречу утру. Ее волосы были огненными, глаза выкрашены в ужасающий и бесповоротный синий цвет. В руках она держала рыбу: в часе езды на метро до ближайшего океана она разевала рот навстречу небесам.

Ее глаза охраняли дверь в спальню, выкрашенную, как вход в пиратскую пещеру, и он был рад ее присутствию. В первые дни после больницы, когда его кровь была насыщена воспоминаниями и успокоительными, он чувствовал себя слишком слабым, чтобы оставаться одному. Как он обнаружил, ничто в этой комнате не было реальным. Так повелось еще с детства, но сейчас стало проблематичнее, чем раньше. Стены были синими, с полосками светлых и темных оттенков, которые в определенном освещении становились водянистыми. Это свойство подметил его брат, когда им было девять и одиннадцать и они неделями рисовали необитаемые острова и рыб. Их мама, которая обожала последовательность во всем, водрузила носовую фигуру на следующий год. Комната являла собой воображаемый морской пейзаж, более или менее любительский. Зед, будучи на два года старше, рисовал лучше, чем Илай. В трудные моменты Илаю казалось, что он может утонуть, но он не хотел ничего ни говорить, ни просить о переселении в другую спальню. Ему было неловко из-за того, сколько сил уже вложено в эту комнату.

Не так-то просто было вызволить его из Монреаля; в больнице потеряли его бумажник. Что едва ли случалось редко, но в данном случае последствия были катастрофичны. Из-за потери бумажника посреди бедлама, царящего в недоукомплектованном отделении экстренной медицинской помощи, и в придачу из-за неразговорчивости пациента, не желавшего никого ни во что посвящать, никто не знал его имени. Время от времени наведывалась полиция, особенно в первые дни, и задавала наводящие вопросы, сидя на стуле напротив койки, переключаясь с английского на французский, не теряя надежды. Пациент не отвечал ни на том, ни на этом языке и только смотрел в окно, уставившись пустым взглядом или со слезами в глазах.

Те дни он проживал в сильном возбуждении; он был глубоко поглощен двумя кошмарами, которые снились ему с убийственной последовательностью, словно на закольцованной пленке. Сначала ему снилось в ускоренном темпе, как его девушка уходит из его бруклинской квартиры. Это бывало и до того, как он попал в больницу, но подробности не потеряли яркости: вот она стоит перед диваном, проводя пальцами по влажным волосам, целует его в макушку третий раз за утро, объявляет, что идет за газетой, дверь закрывается, и он слышит ее шаги на лестнице. Потом ему снился поезд, девушка со стиснутой красной пачкой сигарет, коричневатый интерьер станции метро «Площадь Искусств» в центре Монреаля. Он закрывает глаза и видит, как канатоходец делает шаг в пустоту, без каната, как темная фигурка зависает на миг перед голубым поездом, падает, перемолотая злонамеренными механизмами, рельсами и тяжелыми черными колесами, ставшими скользкими. Он упал у края платформы, где его потом подобрали. Ему померещился голос Лилии. Потом он очнулся в пустой бледной палате, лишенный дара речи, где провел несколько недель, в смятении, а тем временем в его палату тянулась вереница специалистов. Он помнит их всплесками: полицейский, ему на смену приходит медсестра, потом доктор, потом приветливая дама с комом глины, чтобы он мог самовыразиться, затем стул. Грохот поезда глушил их голоса, но процессия продолжалась в зацикленном повторе (медсестра, доктор, доктор, стул) до того утра, когда в палату вошел Зед.

Илай не смотрел на дверь; холодный зыбкий свет в окне приковывал его внимание часами. Но (о, чудо) в комнате, в этом городе зазвучал голос Зеда, и Илай повернулся лицом к нему. Они не виделись полтора года.

Зед бегло говорил с одной из медсестер по-французски, не отрывая глаз от брата, и в его голосе клокотало нетерпение. Илай дважды услышал свое имя. Зед продолжал быстрый монолог, одновременно выпроваживая из палаты небольшое скопление медиков. Благополучно изгнав фантомов в коридор, он запер дверь на случай, если у кого-то возникнут хитроумные замыслы, и наконец улыбнулся. Он подошел к койке, развернул стул и уселся бо- ком.

– Привет, – сказал Илай. Во всяком случае, таково было его намерение; после двадцати семи дней молчания раздалось лишь шероховатое сипение. Он сглотнул слюну.

– Илай, доброе утро. Почему ты