Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интересно, что при быстром пожелтении и интенсивном листопаде последних дней — почти нет красных осин; все они светло-желтые, золотистые. …В лесу бушует желто-бурое, недвижимое пламя папоротников. …Дерево к осени также «неузнаваемо», как и человек в старости. Его траурные багрово-лиловые, буро-зеленые лиственные одежды (черемуха), но дерево ведь вновь воскреснет, станет (почти) таким, как было прошлой весною… оно только уснет… сон — смерть…
Потрясающе: на соснах уже готовы смолистые будущие свечи; на ольхе, березе — сережки; на сирени завязались большие зеленые почки!.. А в почках ивы сидят уже крохотные серебристые барашки!! На некоторых кустах шиповника почти вся листва покоричневела, омертвела; только отдельные, новые ветки еще дорастают свое, они еще сочны и зелены. (Покой Природы; «частные» в нем задачи у живого?..)
Осенью видно — лес как бы «толпится»; в нем выступают различно окрашенные отдельные деревья. Летом же лес как бы единая масса; в нем не видно, как теснятся отдельные существа.
23 сентября.
Среда. С 9 час. до 8 вечера с Васильевыми на машине за Кексгольм (обозревать места). Дорога плавно выгибает спину навстречу колесам машины… Ярко-желтые сосны, кровавые клены. Ненастно, ветрено; к вечеру — дождь. Сортавальские скалы. Ужин в машине у мостика.
24 сентября.
Четверг. Утром — начало укладки дома; у Ивана проверка всего «хозяйства». Тихо, тепло, солнышко. Лютик, Лида, Женя и Татка — на бруснике. Я за ними. Набежали тучи, холодок в тиши леса. Наши — как грибки на вырубке. Домой — мимо Эренбергов… После обеда к Гоше, который заходил. С ним на Лысую и через Костерму — домой. Луна…
25 сентября.
Пятница. Утром наши за волнушками для Жени. Я за ними до Осипенков. Потом — на большое болото.
На большом болоте. (В торфяном сарае.) Желтеют неопавшие грошики листьев тундровой березки. По розовым и зеленым кочкам сфагнума разбросаны клюквины: некоторые из них совсем темные и «винные» — обморозились. Багульник завязал будущие почки. Тоже и у болотных сосенок. Бегут низкие тучи; дождь. Неприятная безвестность — навечно приютна мшинкам… На дне луж кроваво краснеют листики клюквы, а по воде их бегает какое-то неизвестное существо: по виду среднее между водомеркой и ширококрылым комаром. Кто такой?
Дождь перестал. Прошел в конец болотистой полянки, в глухое местечко опушки (где весной видел журавля). У границы леса и болота темнеет водой, проложенная во мхах, окруженная усатой травой, тропка. Лосевая? Долго сидел на пеньке здесь; слушал набегающий ветер, смотрел, как опадают желтые листики, падают на розовые сфагнумные кочки… Ни птички, ни зверя, никого; долго сидел, вникал, часто без мыслей… в душу Безвестности, «самой в себе»…
Когда шел по болоту, видел взлетевшую вдали стаю тетеревов: уже табунятся к зиме. Многие березки и осинки совсем почти оголены. Особенно маленькие. Заметил, что раньше опадают листья с нижних ветвей, а дольше держатся на верхушке (проверить: так ли?) Некоторые березы понизу оголены, а наверху еще в листве. Почему?
Вот еще один цикл кончился; вчера на озере видел: в березовых колках многие деревья совсем оголены и чернеют ветвями по-зимнему… Благодарю судьбу, что видел и осязал весь этот цикл: от первых листиков, мушек и пчелок до начала зимнего сна; от первой неодолимой нежности к мощи разрешенного изобилия и до великого успокоения завершенности… (вспомни прошлогоднюю осеннюю пашню на застижской дороге!) Слава Богу! Серо, принимается моросить дождь. В 2 часа дома. Продолжение укладки своего ящика. После обеда — Лютик укладывает варенье. К 6-ти к Гоше: долг и вообще (мотор, лодка и пр.). Все обложено низкой облачностью. Моросит. В 7.30 уже и темно. Все у лампы в кухоньке. Наряды Таткиной куклы.
26 сентября.
Суббота. Рано встал, побрился, помыл сапоги. С Лютиком к Гоше, зашить «Эвенруд» [лодочный мотор]. Оттуда обмер лодки. Потом к Маше. Там Варя. Потом на озеро: проверка сапог. Встреча с Иваном. Потом с Лидой и Татуськой. Серо, тепло, слабый ветерок. Дома — запись 24-го (в саду). Жай с семенами и палками. Митя у кустиков. Вырубка с Митей лишних олешин. После обеда дрема, потом отвозили к Ивану пионы. Все в лес за мхом. Я с Тишей до ямки. Потом дома на месте «беседки». Все у Сиротининых, после них — дома мой «пляс».
27 сентября.
Воскресенье. В доме укладка. Я в лес по сакколовской дороге — проститься. На западе оранжевая полоса заката. С востока — гряда свинцовых туч. И тучи, и холодный воздух пронизаны зловещим багрянцем заката. Окна домов слепо горят его отраженным пламенем. Сами дома розово-серые, сливаются с тяжким свинцом темнеющего неба. Наступают густые сумерки. Вернулся к обеду. После обеда эти записи. Перемена ветра, теперь с севера, и к 5-ти солнышко. Записки и сегодняшнего «прощания» с лесом. С Лютиком к Гоше с бирочкой и условиться о завтра. Дома самовар и «хальма» [карточная игра]. В 6 час. 40 мин. зашло солнышко. Чистое звездное небо.
28 сентября.
11 час. — тронулись «на Гоше». Около двух в Ленинграде. В 5 часов вечера разговор с Шостаковичем о его Десятой симфонии (!).
29 сентября.
Вторник. Со «стрелой» в Москву.
30 сентября.
Среда. Утром, у окна поезда: 1) грачи еще здесь! (их игры в воздухе); 2) листья — желтые, их, крутящихся в солнышке, рои; 3) …работа — поезд. Жизнь — из окна поезда… (за окном). Надо, чтоб сама работа была жизнью!
Днем у Мусички. Вечером у Кузнецовых.
1 октября.
Четверг. В 9 час. утра «навестил» Холодилина. Днем у Мусички. 7.30–10.30 — прослушивание новой (Десятой) симфонии Шостаковича у него дома. Готовы в партитуре 1, 2, 3-я ч. и начало 4-й части.
2 октября.
Пятница. «Новости» Холодилина и Твердохлебова (до этого — у Галантера). Днем — Мусичка. 4 час. — Саша Сбродов заезжал, вечером — Гаук (о планах).
Со «стрелой» — домой.
3 октября.
Суббота. 11.30 — дома. Днем Филармония (обо всем).
4 октября.
Воскресенье. Дома 11–3.30 — Пятая Шостаковича и «Франческа да Римини» Чайковского.
5 октября.
Понедельник. Дома с 9.45 до 11.30 — Пятая Прокофьева и скрип, конц. Чайковского.
6 октября.
Вторник. Репетиция 11–12.20 (читка Пятой