– Я не дурочка и прекрасно знаю, что за лиса забралась в тот курятник! – рявкнула она на Эви. Безмерный гнев поварихи, похоже, подействовал оздоровляюще, и всего за несколько дней опухание и боль сошли на нет. В чай больше не добавлялся джин. Вот и получается, что нет худа без добра, сказала себе Эви.

Атмосфера в зале для прислуги улучшилась с отъездом Роджера, как и погода – уже наступил май.

– Не могу поверить, что я здесь всего чуть больше месяца, – объявила Эви, замешивая тесто, в котором она собиралась запекать телятину. Прошло десять дней после нападения Роджера.

– Это уж точно, время несется галопом, – пробурчала миссис Мур.

Они вместе готовили обед на среду.

– Сейчас станет немного поспокойнее с отъездом лорда Брамптона, и, смею надеяться, какое-то время нам не придется канителиться с чаем для его отпрысков. Помощь им сейчас не нужна, а пока милорда не будет, не будет и рукоприкладства.

Эви перестала месить тесто. Руки у нее по локоть были в муке. Она натерла еще соли. Миссис Мур, глянув через окно в коридор, шепотом сказала:

– Ох, не надо было этого говорить. Мы должны быть осторожнее. Подумай только, кто-то кому-то передал, а дальше уж пошло само собой, что Брамптоны собирались купить дома Фроггетта. Такие, во всяком случае, ходят слухи.

Эви искоса посмотрела на нее и снова принялась старательно раскатывать тесто.

– Не представляю, кто это может быть.

Миссис Мур тихонько рассмеялась.

– Странно, а, мисс Эви Энстон? Ну а теперь, поскольку начинается твой выходной, снимай фартук и отправляйся. Я доделаю мясо.

Она уткнулась в поваренную книгу, водя пальцем по странице и с досадой цокая языком.

– Они хотят мороженое. А это такая возня!

Эви сняла фартук и повесила его на вешалку. Когда она проходила мимо миссис Мур, до нее донеслись тихие слова:

– Я оставлю окно кладовой незапертым, на всякий случай. Передай мои наилучшие пожелания мисс Мэнтон.

Эви торопливо пошла по дорожке к бараку, размышляя одновременно об ограниченном свободном времени, о своем велосипеде и о том, как славно цветут дикие первоцветы и примулы. А скоро уже расцветут мускари, и в воздухе будет стоять их аромат. Кажется, все хорошо, и только мельком к ней возвращалось ощущение жадного рта и языка Роджера и сжимающих ее тело рук.

Когда она подошла к бараку, через дверь она увидела Саймона. Он выстругивал из длинной тонкой ветки палку для ходьбы. Она заколебалась, помня, что больше недели избегала его, с того момента, как Роджер напал на нее. Это заметила даже Милли, и как-то вечером, когда они уже легли спать, она сказала:

– Саймон тебе разонравился? Бедный парень, ты так ему нравишься. Не знаешь ты, Эви, как тебе везет. У тебя все есть, у меня никогда столько не будет.

Голос ее звучал резко и зло. Эви притворилась спящей, в очередной раз пожалев, что Энни решила спать в одной комнате с Сарой, оставив Эви сомнительное удовольствие разделять спальню с Милли.

Саймон поднял глаза и изобразил губами, будто собирается свистнуть.

– Приветствую, Эви Энстон. А я уж было подумал, что у меня вторая голова выросла, или я еще чем стал похож на дракона.

Он улыбался, но под глазами у него она заметила глубокие тени. Он, похоже, совсем не спал. Но она знала, что и сама выглядит не лучше.

Она помедлила, размышляя, не убежать ли ей. Но ее ждала мисс Мэнтон, и вообще, она, слава богу, не Милли. Расправив плечи, она рассмеялась. Но даже ей самой было слышно, как неестественно звучал ее смех.

– Пока что у тебя одна голова, красавчик, и очень даже большая.

Ага, она выбрала верный тон.

Она вошла в барак, но не могла добраться до велосипеда, потому что дорогу ей преграждал Саймон и было ясно, что он не сдвинется с места. Он сложил нож и положил его в карман, потом подул на палку. Стружки дерева взлетели в воздух и, кружась, как семена сикоморы, опустились на пол. Он поднял произведенное им изделие и осмотрел его со всех сторон.

– Я занимался этим, ожидая тебя на складе, но приходила Милли. А я не хочу видеть Милли, – сказал он твердо. – Смотри, как хорошо я поработал, а мог бы вместо этого поболтать с тобой.

Саймон бросил палку, стащил с головы кепку и пригладил рукой рыжие волосы. Он не сделал ни шагу по направлению к ней и только ждал, и Эви знала, что, если придется, он будет ждать весь день. Саймон такой же, как Джек, крепкий, яростный, сильный, добрый, понимающий.

Она подошла поближе. Велосипед был уже в пределах досягаемости. Но как заржавел руль! Придется пройтись по нему шкуркой и надраить металл до блеска. Он скрестил руки на груди.

– Эви, я больше тебе не нравлюсь?

Как невыносимо слышать боль в его голосе!

Она качнула головой, и он выпрямился и поднял палку. Потом резким движением надел кепку и направился к двери. Тогда она крикнула:

– Нет, ты не понял! Подожди, Саймон, пожалуйста.

Он повернулся. Эви не видела его лица на фоне яркого дневного света, где последние оставшиеся на ветках цветы отрывались и слетали на землю. Облака неслись, подгоняемые ветром, в сторону Корявого дерева.

– Что ты хочешь этим сказать, Эви? Если все изменилось, значит, так тому и быть. Но я просто хочу это знать.

И тогда она все рассказала ему: о Роджере и о том, как потом она не могла собраться с духом, чтобы прийти и снова увидеть его, Саймона. Она говорила, потом останавливалась и снова продолжала и, наконец, с горем пополам закончила свой рассказ. За все это время Саймон не сказал ни слова. Когда она замолчала, он резко повернулся и встал лицом к солнцу. Потом нагнулся, подобрал палку и, сломав ее о колено, выбросил обе половины. Он стоял неподвижно. Так вот оно что. Как и любой другой, он считал, что во всем виновата женщина. Зачем она что-то говорила? Для чего?

Она схватила ручки руля и вытащила велосипед из кучи других. Так будет правильно. С ней все будет в порядке. Она будет рисовать плакаты и слушать выступающих с трибуны дам, волноваться, действительно ли право голоса важнее налогов, и все это не будет иметь никакого значения. Она будет готовить для семейства Брамптонов, а в один прекрасный день откроет собственную гостиницу, и ее семья сможет бросить шахту. Вот это важно. Она пошла с велосипедом в сторону выхода, но Саймон по-прежнему стоял в дверях, повернувшись к ней спиной. Она сказала:

– Извини, пожалуйста.

Он тряхнул головой и отступил в сторону, оказавшись одновременно снаружи и внутри барака. Она обошла его, но неожиданно он выставил руку вперед, не давая ей пройти. Голос его звучал хрипло, когда он крикнул:

– Никогда не проси у меня прощения, Эви Энстон, слышишь? И ни у кого не проси. Проси о помощи, вот это тебе нужно делать. Ты могла бы позвать на помощь, и я бы пришел. Как кто-то смеет обижать тебя? Как он посмел поднять на тебя руку?