мой дружок давно уже приуныл, свесив нос. Накрываю Ингу одеялом. Мало ли еще простынет. Завтра постараюсь быстро управиться. Схожу на разведку, составлю план, прикину: что и как, раздобуду ключи и ночью смело пойду на дело, вернувшись в тело Инги. Как два пальца обоссать. Ведь я теперь — троянский конь.

Допив бухлишко, я разместился на полу, рядом с кроватью Инги. Еще не дай бог проснётся и как начнёт вопить во всю глотку, а я, словно спаситель, приду ей на помощь.

Спа-а-а-ать.

Впереди у меня волшебная ночь.

Глаза быстро слиплись, утащив меня в буйный мир грёз.

Глава 18

Всю ночь провалялся на заблёванном полу как убитый.

А утром вскочил, словно мои ноги жадно пожирало пламя огня. И проснулся я не от яркого солнца, не от крика петуха, не от ебучей духоты, вызывавшей у меня адский сушняк. Нет! Всё случилось так, как я и думал, бля. Женский крик уебал меня по голове сильнее бейсбольной биты. Проспавшись, и открыв глаза, Инга первым делам принялась вопить во всю глотку и дёргаться из стороны сторону, словно её облили кипятком. Кровать заходила ходуном. Деревянные ножки застучали по полу как стальные молотки. Одеяло слетело на пол, обнажив женское тело, окроплённое тысячами капелек пота.

Я быстро вскочил на ноги. Накинул одеяло обратно, стараясь не смотреть на неё, как на объект вожделения; чего я там не видел. Присел рядом. Кровать истошно скрипнула. Молочная кожа Инги в местах соприкосновения с верёвками покраснела. Появились кровоточащие ссадины.

— Инга, успокойся! — говорю я, спокойно, по-дружески.

Сработало. Она замолчала. И уставилась на меня, выпучив глаза.

— Всё хорошо…

Только я выдохнул, как она вновь заорала, да еще сильнее, еще пронзительнее. Возьми она ноту выше — и все стёкла лопнули бы вдребезги, засыпав мелкими осколками весь пол. Наглухо ебанутая баба. Сказал же, что всё хорошо. Истеричка!

Я беру одеяло, оттягиваю уголок и запихиваю его Инге в рот. Я говорю ей:

— Я друг!

Видно, что ей похер. Мотает головой. Выплёвывает уголок одеяла, успевший пропитаться её слюнями, и снова начинает орать. В шкафу нахожу платок. Схватив женский подбородок, фиксирую его, прижимаю к груди. Вставляю платок в раскрытую пасть и указательным пальцем трамбую. Плотно! Хрен выплюнешь, сучка! Дрянь, чуть палец не откусила!

Стало гораздо тише, несмотря на то, что она продолжала вопить. Звучание её глухого мычания напоминало крик, пропущенный сквозь подушку, когда этой подушкой усердно душат очередного засранца. Справедливости ради — держалась она молодцом. Не рыдала, не просила с жалостливым видом беззащитной овечки, чтобы её отпустили, не звала мамочку на помощь, как они любят это делать. Не обоссалась. Раздувала ноздри, смотря на меня с таким презрением, что мне стало не по себе. Освободи её сейчас — и пиздюлей таких огребу, что мама не горюй!

— Я принесу воды.

Она может корчить из себя кого угодно, эта буйная пизда может хоть строить из себя мать Терезу, но я прекрасно знаю, что сушняк у неё такой, что пустыня Гоби покажется самым влажным местом на земле.

Прилипая к липкому полу ступнями, сходил на кухню, набрал воды. Вернулся. Присел на кровать. Увидев в моих руках кружку, Инга замерла. Глаза жадно уставились на мои ладони.

— Хочешь пить?

Она кивнула головой.

— Хорошо. Я сейчас вытащу платок, а ты будь умницей, и не станешь будить соседей по пустяку. Договорились?

Она кивает головой.

Как только я вытащил платок, эта сука, эта истеричка принялась снова орать.

— Заткнись! Пожалуйста, заткнись!

Она не унималась. Я не выдержал и плеснул воды ей в рожу.

— Успокойся!

Охнув от удивления, Инга зажмурилась. Тёплые капли смешивались с каплями пота и быстро стекали с её лба ей в глаза, обогнув нос, затекали в раскрытый рот, улетали через щёки прямиком на подушку и быстро впитывались в ткань, оставляя после себя серые пятна.

— Пить будешь? — спросил я, поднеся кружку к её губам.

Неблагодарная сучка отвернулась к стене. Резко, чуть не выбив своей щекой кружку из моих рук.

— Я не причиню тебе вреда. Инга, послушай…

Я даже не успел моргнуть, как она снова смотрела на меня. Пялилась, испепеляя меня своими грозными глазёнками как двумя мощными лазерами, пытаясь превратить меня в пыль. Злая девчонка. С трудом переборов желание еще разок облить её покрасневшее от гнева лицо, я говорю:

— Инга, я — друг! — и тычу себя пальцем в грудь. — Я ищу Роже. Помнишь? Её забрали кровокожи.

Женские глаза успокоились. Животный оскал начал выпрямляться, приобретая человеческие черты молодой девушки. Ну вот, другое дело. Включай мозги! Никто не желает тебя зла. А на верёвки не обращай внимания, они, исключительно, для твоей безопасности. Жалко, что такой аргумент практически никогда не срабатывает.

— Помнишь Роже? — спрашиваю я.

Она кивнула головой.

Я выдохнул. Но прошлая ночка дала о себе знать и я смачно отрыгнул. Завоняло курицей и скисшим бухлом. Стало как-то противно. Мне хотелось вывернуть себя наизнанку и металлическим скребком отскоблить весь гнилой налёт прошлой ночи. Выдавить весь алкоголь через поры, как гной из прыща.

Я протягиваю кружку к женским губам. Губы раскрываются, но не сразу. Инга поломалась, как принято любой добропорядочной девушке, но когда запретный плод трётся о тебя, вызывая желание унять внутренний зуд человеческих потребностей, ты уже никуда не денешься. Ты раб своих желаний, которым, рано или поздно, кинешься в ноги.

Инга приподняла голову и разомкнула сухие губы. Осушила стакан. Облизав губы, она явно расслабилась. Голова упала обратно на подушку.

— Я сейчас уйду, — говорю я, — а когда вернусь — развяжу тебя. Я быстро. Одна нога здесь, другая там. Хорошо?

Конечно же, я напиздил с три короба этой наивной девчонке, но что поделать. Пусть тешится надеждой, другого выхода у неё нет.

Не обронив ни слова, она кивнула головой. Подозрительно. Явно что-то задумала. Коза!

Я проверил верёвки; узлы завязаны на совесть. Без посторонней помощи не развязать. Отчасти мне было её жалко. Не пойми где проснулась, в чужой кровати, да еще рядом сидит незнакомый мужик. Тут любой трухнёт. Но я старался быть максимально доброжелательным, заботливым. Пытаюсь сгладить острые углы. Думаю, у меня получилось. Для закрепления результата, еще раз иду на кухню, набираю воды и напаиваю Ингу. И мне спокойнее, и девка от жажды не помрёт. А если обоссытся — подмоется, ничего страшного.

Когда она