Я ответила:

– У вас любимое лицо.

– Ладно, – вздохнула Рина Васильевна. – Когда вы мне позвоните, чтобы я вам сказала окончательное «нет»? Звоните и сразу говорите, что вы с телевидения, чтобы мне о вас уже не думать.

– Забудьте обо мне.

– Э, нет, я уважаю чужой труд. Ну, пока, девочка. Вам ведь не больше тридцати лет?

– Чуть поменьше.

– …И спасибо вам за любовь.

Видит бог, я старалась раздобыть ей песню.

Яков Аким, о котором Рина Зеленая так тепло отозвалась («Это удивительный человек и прекрасный поэт! Мы с ним выступали на костре у Корнея Чуковского, а на заборе висело объявление: “Сегодня на костре – Рина Зеленая”»), рассказывал:

– Маленькая дочка моего армянского друга попросила привезти ей из-за границы живого крокодила. «Но они не продаются», – возразил он. «А ты сделай через ЦК», – посоветовала девочка.

Вот и я тоже пыталась дотянуться рукой до звезд – в прямом и в переносном смысле. Чтобы затеять разговор с композитором Владимиром Шаинским, я написала для него сценарий телепередачи «Утренняя почта». За день до съемок являюсь на рекогносцировку: дом вверх дном, кругом валяются мячи, гантели, повсюду спортивные снаряды. Рояль Petroff завален нотами, пластинками, книгами о спорте и о пчеловодстве. А сам Шаинский на фоне большой фотографии – где он с цветами, вскинув над головой руки, приветствует ликующую толпу, понуро сидел в кресле, уставясь на телефон.

Оказывается, композитор переезжал, дом рушили, уже отключили отопление и воду, связь с миром оборвана, короче, Армагеддон.

Стали с ним думать, как он встретит ведущего Игоря Николаева.

– А можно в узбекском халате и в тюбетейке? – встрепенулся Шаинский.

Ушел в другую комнату, возвратился – узбек! Причем в руках шипастая сушеная рыба-шар.

– А как показать мои подводные трофеи? – спросил он озабоченно. – Которые я наловил у берегов Кубы с подводным ружьем? Вы знаете, что я лицом к лицу встретил барракуду? Она так лениво подплывает ко мне…

– И поет, – подхватила я: – «Ма-аска, я вас знаю, я вас знаю…»

– Я испугался и удрал. Не стал ждать, пока она запоет. Я и мурену видел, – гордо сказал Шаинский. – Но ей было не до меня. Она заглотила морского окуня, а тот выпустил плавниковые шипы. Ни выплюнуть его, ни проглотить. Так и погибли оба на моих глазах.

– Вашу рыбу-шар мы покажем так, – говорю, чтобы отвлечь его от мрачных воспоминаний. – Вы скажете Николаеву, указывая на кресло: присаживайтесь, Игорь. Он сядет и сразу вскочит. Вы: «Осторожно! Это же рыба-шар, мой подводный трофей!»

– Здорово, – радовался Шаинский. – А как мы покажем моего кота Дюдю?

– Так же!

За стеной мальчик Йося, видимо, из-под палки, разучивал «Волынку» Баха.

– Йоська, с душой! – крикнул Шаинский. – Не хочет заниматься, стервец. Играть по часу в день, – крикнул он, – все равно что не играть вообще! Не меньше четырех часов сидеть!

В десять вечера мы вышли с ним на улицу. Шаинский на ночь глядя ехал записываться на радио – в пиджаке.

– Зима… – я напомнила ему.

– А! – отмахнулся он. – Иначе совсем обалдею.

Во дворе со скрипом раскачивался единственный жестяной фонарь, и наши огромные тени заметались по стенам. Шаинский выгнал машину из гаража. И мы помчались с ветерком. Он крутил руль и что-то напевал бравурное. Воспользовавшись моментом, я предложила ему сочинить песенку для Рины.

– Для Риночки Зелененькой – всегда рад, – ответил он.

– Она просила – какую-нибудь, какая получится, ЧТОБ ЕЕ НАЗАВТРА ПЕЛИ ВСЕ.

– Других не пишу, – ответил Шаинский.

– Вот я и стихи подобрала, – скромно говорю. – «Пошел чудак на рынок купить себе штаны, пошел чудак на рынок – купил себе шары…»

– Больно гладкие, – поморщился Шаинский. – Песня не должна быть слишком литературной. Если б вы знали, – он пожаловался, – как я был против, когда писал музыку для «Чебурашки», чтобы в «Песне крокодила Гены» звучали слова: «Я играю на гармошке у прохожих на виду». И так ясно, что он не яичницу жарит!

Пока я совершала осторожные вылазки и проводила разведку боем, без моего ведома и согласия режиссер «Будильника» Спиридонов сам нашел стихи и заказал фонограмму двух песен для Рины Зеленой.

После чего отправил за ней машину, чтобы поставить перед фактом.

3 декабря 1982 года к нам в студию прибегает ассистентка:

– Что же вы? – кричит. – ЕЕ полчаса назад привезли! ОНА ни раздеваться не хочет, ни подниматься наверх.

Мы кинулись в гардероб. Смотрю – узенькая ниша в стенке, и в эту щель забралась Рина Зеленая. В серой синтетической шубе полосатой, в черной шелковой чалме, из-под которой выбивается челка от парика, и в темных очках. Нахохлилась, как воробей.

Мимо носятся работники телевидения, торопятся, спешат, никто даже внимания не обращает, что в темный уголок спряталась от них такая большая актриса.

Мы к ней:

– Рина Васильевна, это недоразумение. Думали, вы только выезжаете, а вы уже здесь!

Я предложила ей раздеться.

– Ни за что! – ответила Рина.

Спиридонов:

– Тогда пойдемте слушать фонограмму прямо в шубе!

– Я вся дрожу от страха, – сказала Рина.

Взявшись за руки, мы с ней поднялись в студию. Спиридонов отважно запустил фонограмму. А сам стал исполнять куплеты, которыми наивно собирался удовлетворить ее взыскательный вкус. Он пел очень старательно и почему-то настолько тихо, даже кузнечик или комар намного громче поют. К тому же у него под глазом сиял колоритный фингал, поскольку днем раньше он защитил артиста Будрайтиса от пьяного хулигана.

С песней не заладилось. Сбежались музыкальные редакторы. Им было велено представить стихи под фонограмму, но профессионалы наотрез отказались петь без нот.

– Виктор Анатольевич, – почтительно произнесла Рина Зеленая. – Пускай поет Марина. Я с удовольствием послушаю, что вы мне приготовили, в ее исполнении.