Синие глаза Типпа просветлели при мысли об охоте на вредителей. Кива совершенно не понимала его восторгов по этому поводу, но она и не была одиннадцатилетним мальчишкой.

Повернувшись к Моту, Кива указала на эликсир:

– Мне его просто замешать им в еду?

– Можно так, конечно, а можно и в воду, – отозвался Мот. – А можешь через пипетку прям в глотки закапать.

Кива скривилась:

– Спасибо, но предпочту их не трогать.

Мот засмеялся глубоким хриплым смехом, который, казалось бы, звучал отвратительно, но почему-то согревал душу.

– Береги себя, Кивушка, – сказал Мот на прощание, хромая к двери перед Типпом. – И удачи тебе завтра. Будь я человеком азартным, я б на тебя все свое золото поставил. – Он умолк, затем добавил: – У тебя план-то какой есть? Как ты выживешь?

У Кивы внутри все сжалось, желудок завязался узлом. Она непроизвольно потянулась к уже привычному амулету под рубахой, вес которого хоть немного, но успокаивал. Кива до сих пор верила – до сих пор надеялась – что он ей не понадобится. Что ей семья успеет. Но если нет…

Хотела бы Кива знать, что ее завтра ждет; хотела бы две недели назад спросить принцессу, нужно ли что-нибудь делать, чтобы стихийная магия в амулете заработала; хотела бы вообще не участвовать в испытаниях. Но опыт подсказывал, что одним желанием делу не поможешь.

Кива хотела было поделиться своими тревогами с Мотом, но, заметив выражение лица Типпа, прохрипела:

– Конечно. Совершенно не о чем волноваться.

Мот прищурившись посмотрел на нее, а затем на Типпа, который просиял от напускной уверенности Кивы.

– Ясно, – сказал Мот. Не говоря больше ни слова, он развернулся, прохромал обратно в сад и, вернувшись с еще одной охапкой трав, свалил их на Кивин лабораторный стол.

Потеряв дар речи от изумления, Кива наблюдала, как он отмеряет, режет и измельчает ингредиенты, а затем шарит в ее запасах. В конце концов он нашел банку с маслом смолодя, на сбор которого у Типпа ушло несколько мучительных часов, до последней капли вылил ее в свою смесь, перемешал и сунул варево Киве.

– Оставь на ночь, – велел он.

Почувствовав вкуснейший запах свежести, Кива поинтересовалась:

– Что это?

Мот положил сморщенную ладонь ей на плечо.

– Это тебе для испытания, Кивушка. Чай, пригодится. – Кива застыла от удивления, и Мот, мягко сжав ее руку, кивнул на горшок. – Оно к утру загустеет. Хорошенько его по коже размажь, слышишь? Спасти не спасет, но ежель тебе вдруг погребальный костер устроить вздумают, оно лучше всякого другого средства поможет. Даст тебе шанс и время выбраться оттуда или еще чего сделать. – Он умолк. – Только в глаза не попади случайно. Жжется аки сволочь последняя.

Кива не знала, плакать ей или смеяться – или сдерживать позывы рвоты – при мысли о погребальном костре. Похоже, Мот, как и она, пытался представить следующую Ордалию.

К удивлению их обоих, Кива наклонилась вперед и обняла его. Никогда раньше она не выказывала своих чувств, и этот жест так удивил Мота, что прежде, чем он успел обнять ее в ответ, Кива уже отступила.

– Спасибо тебе, Мот, – с чувством поблагодарила она. – Правда.

– Потом «спасибо» скажешь, после Ордалии, когда выживешь. – Обыкновенно красные щеки Мота порозовели. Он повернулся к Типпу, который улыбался еще шире, чем раньше, словно Мот только что придумал верный способ спасти Киву. – Пошли, парень. Неча прохлаждаться.

Они покинули лазарет, оставив Киву наедине со своими мыслями. Вскоре страхи перед завтрашним днем совсем одолели ее, и она поняла, что если сейчас же на что-нибудь не отвлечется, то скатится в панику. У нее есть амулет, а если магия в нем не сработает, то ее защитит средство Мота, пусть даже с несколькими оговорками. Больше Кива ничего не могла сделать. И думать об этом тоже не стоило, все равно от мыслей становилось только хуже.

Кива взглянула на Тильду, и в голову ей вдруг пришла одна мысль. Не считая надзирателя у двери, они были совсем одни, так что Кива подошла к койке Мятежной королевы и посмотрела на нее сверху вниз. Тильда была бледная как смерть, даже бледнее, чем когда ее привезли; загар почти сошел с ее кожи, словно сама жизнь по капле утекала из нее, пока она несколько недель лежала в постели. Кива снова задумалась: как давно Тильда болеет, новая ли это болезнь или она уже давно с ней сражается? В голове Кивы вертелась уйма вопросов, куда больше, чем она могла бы задать, даже если бы Тильда чудесным образом выздоровела.

– Что ты здесь делаешь? – прошептала Кива. – Как я могу помочь тебе?

Тильда, конечно, ничего не ответила.

Неужели это чистая случайность, что перед первым испытанием им удалось почти осмысленно поговорить? Если бы Киве тогда не повезло, если бы она вовремя не проснулась, она бы не услышала голос Мятежной королевы той ночью. Как ей хотелось, чтобы Тильда вновь открыла мутные глаза и что-нибудь сказала – что угодно – и напомнила Киве, почему она так борется за ее жизнь. Конечно, Кива и так прекрасно помнила, но сейчас она отчаянно нуждалась в поддержке.

В поддержке умирающей женщины, женщины, ради спасения которой Кива рисковала всем – и все равно не могла ее спасти.

Береги себя.

Не дай ей умереть.

Мы идем.

Громко вздохнув, Кива села возле койки Тильды и, напомнив себе, что надзирателю все слышно, нежно взяла Тильду за руку.

– Будь здесь мой отец, он бы сказал, что ты наверняка все слышишь, – тихо произнесла Кива. – Сказал бы, что ты должна знать, что за тобой кто-то присматривает и хочет, чтобы ты выжила. – Она мягко сжала ладонь Тильды. – Может, он бы даже рассказал тебе какую-нибудь историю. Мне он всегда что-нибудь рассказывал, пока я болела. Мне и моей… моей маме, – на последнем слове Кива запнулась. Вспоминать о матери, как и об отце, было больно, но по другим причинам. Кива знала, что сильнее всего в жизни мама любила семью. Она бы пошла на все, чтобы защитить родных. Десять лет назад ее младший сын умер, а младшую дочь и мужа сослали в Залиндов. Кива и представить себе не могла, через что прошла ее мать, или что она чувствовала, когда Кива прислала записку о смерти Фарана. Сын и муж навечно покинули этот мир. Дочь – в тюрьме. Семья разорвана надвое.

Сморгнув слезы, Кива снова посмотрела на Тильду и запретила себе погружаться в мысли.

– Я не так много историй знаю. Но… – Примолкнув, Кива закусила губу, однако затем продолжила: – Есть одна, которую папа раз за разом рассказывал мне, когда мы только сюда приехали. Про то, как он познакомился с мамой. – Кива не знала, справится ли она: воспоминания о семье были слишком свежи, слишком мучительны. Но ей тоже это требовалось: ей нужно было отвлечься. Поэтому она заставила себя продолжить: – Он шептал мне ее по ночам на ухо, когда я не могла заснуть, прогоняя лай собак, голоса других заключенных, шум от надзирателей. Хочешь послушать?