– Светка, появившаяся в зале вслед за Юлькой, вышла прямиком из фрески с изображением гарцующего над белой крепостной стеной, отдаленно напоминавшей московский кремль, вороного Центавруса.

– Ого! – не сдержала удивленного возгласа и Каратова.

– А эти картинки что-то значат? – спросила тем временем мелкая, указав на стены.

Я присмотрелся внимательнее: фрески изображали отнюдь не только Центаврусов – были тут сцены боя мага с серой сколопендрой и, скажем, нападения на деревеньку стаи ковидл – жители в панике разбегались, а крылатые твари преследовали их. Встречались и вполне мирные картины: пожилой правитель на троне – внешне скорее европейский король или герцог, а не русский царь – в окружении вельмож, крестьяне в поле, плывущий среди облаков ковер-самолет с одиноким, устремившим вдаль задумчивый взгляд пассажиром…

– Посмотрим, не говорит ли чего на этот счет книга, – пробормотал я, в очередной раз раскрывая «Ди Сы».

Свежая запись там и впрямь появилась, но касалась она вовсе не фресок: «Шестеро вошли, и впредь ни дух, ни человек не переступят сего порога, только Смерть», – высветилось на странице.

Я оторвал взор от фолианта: в зале нас и впрямь уже было шестеро: я, Светка, Юлька, Машка и Милана успели отойти от стены, Ясухару как раз вынимал из фрески руку с книгой.

– Инна осталась там? – спросил я.

– Почему? Идет за мной, – откликнулся Тоётоми, оборачиваясь на ходу. – Шла, – нахмурился он, не обнаружив за спиной Змаевич. – Мы хотели шагнуть вместе, однако вход слишком тесный… Но она держалась за книгу!

– Значит, будет жить, – пожала плечами Воронцова.

– Оши тоже не пропустили! – сообщила тут нам Муравьева. – На входе ее от меня как отрезало!

– «Впредь ни дух, ни человек не переступят сего порога…» – пробормотал я себе под нос строку из книги.

Между тем японец судорожно толкнулся рукой в стену, из которой только что вышел – его пальцы уперлись в непреодолимую преграду.

– Все, кто должен был войти – вошли, – заявил я, еще раз перечитав запись в «Ди Сы». А под той уже появилась еще одна. – Мне сказано войти в круг и взять кинжал, – зачем-то поделился я прочитанным со спутниками.

– А мне – встать у кончика луча звезды! – с энтузиазмом сообщила моя сестренка.

– Мне тоже, – в свой черед поведала «длинноножка».

– Логично: один в центре, пятеро вокруг, – понимающе кивнула Воронцова. – Мы будем играть роль этаких живых Слепков, активирующих духоловку, а чухонец окажется внутри – и заколет кинжалом центавруса, когда тот попадется в ловушку.

– Звучит стройно, – кивнула Муравьева.

– Тогда приступим? – предложила мелкая, решительно направляясь к ближайшему лучу звезды. – Чур я тут!

– Погоди, я первый, иначе потом не попаду в круг! – притормозил я ее.

– Круг замкнется, только когда займем свои места все мы пятеро, – заметила молодая графиня.

– И все же лучше сначала я… – ноги уже несли меня в центр зала. – Готово! – вступив в круг, я, как мне и было велено книгой, свободной рукой поднял с пола кинжал. Клинок был почти невесом, холодная рукоять легла в мою ладонь, словно влитая.

– Теперь я! – Юлька разве что не вприпрыжку подбежала к «своему» лучу.

Послышался звук, напоминавший удар гонга, и в следующий миг мелкая оказалась заключена в прозрачный стеклянный куб. Я машинально дернулся к сестренке.

– Спокуха, братец, – остановил меня чуть приглушенный, но вполне различимый голос мелкой. – Если верить книге, все идет по плану!.. Только я что-то вас не слышу… – слегка нахмурилась она.

– Не слышишь? – переспросил я. – Я тебя отлично слышу! Ну, то есть не то чтобы прям отлично…

– Что? – озабоченно наморщила лоб девочка. – А, ладно, не напрягайся! – махнула она рукой. – В тишине даже прикольно!

– Ну что, значит, по местам? – Милана направилась к следующему свободному углу пентаграммы.

Ее примеру последовала Машка, но вдруг остановилась в задумчивости на полушаге.

– Если нас сейчас отгородит, может, скажем что-нибудь друг другу на прощанье? – вскинула она голову. – Дальше, как я понимаю, только Смерть…

– Эй, если вы там меня слышите – знайте: я вас всех люблю! – словно угадала идею Муравьевой Юлька. – Даже тебя, занудный братец! Зарежь этого духова кентавра! А потом еще пни как следует ногой – от моего имени!

– Хорошо… – к моему горлу вдруг подкатил ком, и даже не будь сестренка отделена от меня стеклом своего куба, едва ли мой тихий ответ достиг бы ее ушей. И тем не менее мелкая кивнула: поняла, мол.

– Вот примерно что-то такое хотела сказать и я, – улыбнулась нам «длинноножка».

Затем она шагнула к Каратовой, девушки обнялись и расцеловались. От моей подруги Машка перешла к Милане, затем к Ясухару. Лобзание, доставшееся японцу, было, пожалуй, скуповато, зато то, что получил следом от Муравьевой я, заставило меня потом виновато покоситься на Светку. С Юлькой «длинноножка» обменялась поцелуями через стекло – на прозрачной стенке куба так и остались отпечатки их губ.

Обойдя таким образом всех, Машка встала на конец луча звезды – и под новый удар гонга разделила судьбу моей сестренки-первопроходца.

– Подожди, я же еще своего слова не сказала! – с упреком бросила ей молодая графиня.

Муравьева, как видно, поняла – но смогла лишь развести руками: что уж, мол, теперь.

– Можно сначала я? – поднял тут руку Тоётоми. – Я должен кое в чем признаться…

– На самом деле ты – Четвертый Центаврус? – попытался неуклюже пошутить я.

– На самом деле я – соучастник детоубийства, – выдохнул Ясухару. – Пусть и невольный – что сие меняет? Я до последнего не верил, но Оши по моей просьбе сходила и подтвердила: у спрыгнувшего со стены фон Функа –вахмистра, что стрелял в княжну Багратиони – в посмертной ауре остались следы приема моих благовоний. Они – сии благовония, а не следы, понятно – делают человека чрезвычайно внушаемым. А изготовил я их для Светлейшего князя Всеволода! Тот сказал, что не доверяет староладожской черни и хочет подстраховаться. Но на впавших в немощь магов сей аромат тоже действует…

– Так я и знала! – воскликнула Воронцова. – Вот же гад!.. Романов – не ты, самурай,