Резкая критика, объектом которой был Сталин в начале 1930-х годов, усилила его одержимость идеей существования заговора против него – пусть вымышленного, но теоретически возможного. Повсюду начали выискивать «врагов народа», иногда находя их даже внутри собственной семьи. Также было выявлено превеликое множество «ренегатов», «коррупционеров», «перевертышей» и, в конце концов, «предателей». Сопротивление существующим порядкам – то ли реальное, то ли вымышленное – создало в сознании людей воображаемый жуткий мир, кишащий «оппозиционерами». По инициативе Сталина была развернута активная деятельность: выявили «целый ряд антипартийных и контрреволюционных групп»; объявили о случаях «двурушничества» среди членов партии; обнаружили «националистические группировки»; стали доносить на тех, кто распространял «антисоветские» слухи и рассказывал «антисоветские» анекдоты; начали выискивать и «разоблачать» троцкистов; зазвучали призывы повысить бдительность перед лицом «уклонов», вытекающих из платформы Рютина. Сотрудники ОГПУ/НКВД, выйдя, образно говоря, на тропу войны, устраивали облавы на остатки бывшей троцкистской и «правой оппозиции». «Как отмечается в отчете Рабоче-крестьянской инспекции за февраль 1933 года, в ходе собраний, проводившихся у того или иного из них дома, и в ходе случайных встреч они восхваляли Троцкого, осуждали политику партии и ее руководителей, заявляя, что Центральный Комитет отклоняется от “ленинского пути”, что уровень жизни народных масс снизился… Семнадцать членов этой группы были разоблачены. Десятеро из них были исключены из партии. Их дела были переданы в ОГПУ…»[299]. Объявлялось, что выявленные и ликвидированные «организации» и «партии» ставили себе задачей «свергнуть Советскую власть», «уничтожить колхозы», установить в стране фашистский режим. «Эта группа вела антисемитскую пропаганду, требуя применить в СССР фашистские методы борьбы с евреями (погромы)»[300]. Страна жила в обстановке шпиономании и постоянных доносов. Всех призывали не терять бдительность.

Когда в 1936 году началась серия широко освещаемых в прессе мракобесных судебных процессов над теми, кто совершал Октябрьскую революцию, вырванные у этих людей «признания» были такими невероятными, что трудно себе представить, как Сталин мог в них поверить. Главное для него и его «команды» заключалось в том, чтобы напрочь уничтожить у населения всякое желание вести себя независимо и оказывать сопротивление. Когда человек попадал под подозрение, его увольняли с работы и затем арестовывали, и тогда уже лучше было в чем-нибудь признаться, пусть даже данное признание и являлось вымыслом – это уже не имело значения. Все средства были хороши для того, чтобы сломить волю обвиняемых и заставить их признаться в совершении ужаснейших преступлений[301].

Судебная машина постоянно перемалывала человеческие жизни, судьбы людей калечились, люди теряли то одного, то другого своего родственника. Скрытый террор сменился сначала террором открытым, а затем и так называемым «большим террором» – «ежовщиной» (названным так по фамилии Николая Ежова, сменившего Ягоду на посту главы НКВД). Люди стали массово доносить друг на друга: одни из политических убеждений, другие из ревности, третьи из корыстного интереса. Тем самым получается, что в сталинских репрессиях была виновата и значительная часть населения: более половины брошенных за решетку или расстрелянных людей стали жертвами доносов. В результате семи десятков громких судебных процессов, направленных против различных – в действительности не существовавших – «групп», «блоков», организаций «злоумышленников» и «заговорщиков», было репрессировано от двух до трех тысяч человек. Кроме этого, арестовали и во многих случаях расстреляли множество других людей, ставших жертвами доносчиков, чрезмерного служебного рвения местных властей и всевозможных карьеристов[302]. Террор в «верхах» находил свой отклик в «низах», в «глубинке» общества.

«Большой террор» стал одним из самых невероятных явлений в истории СССР. Сталин дал официальный сигнал к началу «чисток» в масштабе всей страны посредством резолюции Политбюро от 2 июля 1937 года. Везде стали создаваться так называемые «тройки». Исходя из отчетов, присылаемых ответственными работниками местного, регионального и республиканского уровня, Ежов устанавливал для каждого города, каждого поселка, каждого села и каждой деревни, сколько людей следует арестовать. Этих людей он делил на две категории: на тех, кого следует расстрелять, и тех, кого следует отправить в тюрьмы или в трудовые лагеря. В Ленинграде главным организатором чисток был Жданов, в Москве – Хрущев. В приливе чиновничьего рвения Хрущев попросил разрешить и ему войти в состав одной из троек, но ему было отказано[303]. Жажда крови оказалась настолько сильной, что некоторые региональные руководители, выполнив установленную сверху «норму», просили у руководства страны разрешения перевыполнить эту «норму» – и начиналась новая волна арестов и расстрелов[304].

Это смертоносное безумие приняло такие масштабы, что Сталин решил избавиться от Ежова и для этого создал специальную комиссию, которой было поручено провести расследование деятельности НКВД[305]. Результатом работы этой комиссии стал отчет, на основании которого Совнарком и ЦК партии приняли 17 ноября 1938 года секретную резолюцию «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении расследований». Это было подобно тому, как Сталин во время коллективизации написал статью «Головокружение от успехов», чтобы притормозить процесс, который он сам же и инициировал, однако на этот раз он сделал это не лично, а, так сказать, коллегиально. В вышеупомянутом отчете содержалась резкая критика извращенных форм, которые приняли «чистки», массовые аресты и грубые нарушения закона. Двадцать третьего ноября Ежова освободили от обязанностей главы НКВД, и его место занял Берия. В 1973 году Молотов сказал, что «Ежова стали обвинять в том, что он назначал количество на области, а из области в районы цифры. Такой-то области не меньше двух тысяч надо ликвидировать, а такому-то району не меньше пятидесяти человек… Вот за это и расстреляли его»[306].