Этой небольшой группе людей, составляющих элиту Советской власти, стало казаться, что ей теперь угрожает серьезная опасность. «Никому не хотелось быть одним, слишком грустны были мысли, и тревожно на душе. Говорили о С. М. Кирове», – записала в своем дневнике Мария Сванидзе. Родственники Сталина собрались у него, в его кремлевской квартире. В последующие дни близкие Сталина старались побольше находиться рядом с ним. Девятого декабря Мария и Евгения принесли подарки Светлане, тоже горюющей из-за того, что не стало Кирова. Они застали Сталина за обедом: он сидел бледный, ссутулившийся и смотрел в никуда. «У меня ныло сердце смотреть на него. […] Он очень страдает. […] Как ужасно быть свидетелем минутной слабости такого большого человека…» – написала в своем дневнике Мария Сванидзе. Павел Аллилуев снова провел несколько дней рядом с пребывающим в трауре Сталиным. Они находились вместе на даче. «Осиротел я совсем», – так вроде бы сказал ему Сталин, добавив при этом, что Киров ухаживал за ним, как за ребенком. Близкие родственники Сталина, понимая, что он теперь чувствует себя еще более одиноким, разрывались между желанием его утешить и нежеланием смущать его тем, что видят его в таком подавленном состоянии. «Я настолько люблю Иосифа и привязана к нему, в особенности после Надиной смерти, чувствуя его одиночество, что я бы часто ходила к нему, но Алеша как-то относится к этому подозрительно, вносит в это элемент и как будто ревности, и боязни быть навязчивыми, – написала Мария Сванидзе в своем дневнике в период траура по Наде. – Он говорит, что И. не любит, когда к нему ходят женщины, но ведь я не женщина для него, перед которой он должен выдерживать светский этикет, я близкая подруга его покойной жены, я друг его семьи, я люблю его детей настоящей любовью близкого к дому человека, и я привязана к нему, не говоря о респекте и уважении перед ним как перед большим человеком, с которым мне посчастливилось быть так близко знакомой». Эти слова кажутся еще более трогательными, если вспомнить, какая трагическая судьба ждет Марию. Но не будем забегать вперед.

Двадцать первого декабря Сталин праздновал свой день рождения. Собралось очень много людей. Кроме семей Сванидзе, Аллилуевых, Реденс, пришли ближайшие соратники: Орджоникидзе, Андреев, Молотов, Ворошилов, Чубарь, Мануильский, Енукидзе, Микоян, Берия, Лакоба, Поскребышев, Калинин. На праздновании дня рождения присутствовали и дети Сталина: Яков, Василий, Светлана – а также дети его родственников. Сталин прямо-таки светился от радости, потому что находился среди самых близких людей[275].

Все по очереди – в соответствии с русской традицией, ставшей традицией советской, – произносили тосты. Затем Сталин достал граммофон и, не спрашивая мнения своих гостей, начал ставить одну за другой свои любимые пластинки. Никто ему не возражал, и все присутствующие пустились в пляс. Все еще помня кавказские обычаи, Сталин подзадоривал мужчин брать дам и кружиться. Потом кавказцы стали петь унылые песни, и Сталин присоединялся к ним своим тенором. Действительно ли он пребывал с таком радостном настроении? Мария Сванидзе, описывая в своем дневнике этот вечер, ставший для нее незабываемым, сообщает, что она заметила в выражении его лица грусть, замаскированную показной веселостью, и что его поведение в этот вечер было более обходительным и человеколюбивым, чем обычно: «До Надиной смерти он был неприступный, мраморный герой, а теперь он потрясает своими поступками, я бы сказала, даже слишком обывательски человеческими».

Серго Орджоникидзе прочел вслух написанные им стихи, которые он посвятил памяти Кирова. Все слушали их со слезами на глазах. После минуты-другой сосредоточенного молчания присутствующие снова начали произносить тосты. Сталин тоже поднял бокал и провозгласил тост в честь своей умершей жены: «Разрешите выпить за Надю». Последовала еще одна минута молчания. Все поднялись со своих стульев и подошли к Сталину. Анна и Мария нежно обняли его. Выражение его лица было взволнованным. Второй свой тост он провозгласил за Сашико – грузинскую родственницу, вырастившую его сына Яшу. Подойдя к ней, он сказал: «Вы ее не знаете, а я знаю хорошо. В подпольное время ради сестры – я был первый раз женат на грузинке, ее сестре – она помогала нам»[276].

Сталин и в самом деле всегда испытывал к Сашико чувство благодарности, и хотя ее надоедливое присутствие было для него обременительным, он всегда принимал ее у себя, когда она приезжала в Москву. Сашико умерла несколько лет спустя от рака. Ее сестру Марико тоже ждала трагическая судьба.

После смерти жены Сталина заниматься их детьми стало уже некому, кроме него самого. Но как можно успевать заниматься своими детьми, если ты – Сталин и если тебе нужно умудряться совмещать личную жизнь с исторически важной деятельностью? Рядом с детьми Сталина теперь находились не только их учителя, но и сотрудники НКВД. Сталин тем самым в сфере своей личной жизни скатывался к ситуации, из которой он потом уже не сможет выпутаться: его жизнь становилась неотделимой от опеки со стороны НКВД. Он был в курсе тех многочисленных проблем, с которыми пришлось столкнуться его детям: кончина их матери, сосуществование с отцом, который стал всенародным идолом и с которым они все меньше могли общаться в повседневной жизни по-простому, по-семейному, – но что он мог поделать? Дети Сталина жили не столько под его присмотром, сколько под наблюдением сотрудников спецслужб: сначала Паукера, сотрудника НКВД, затем Власика, начальника его личной охраны, затем Берии, вставшего во главе НКВД. «Светлану надо немедля определить в школу, иначе она одичает вконец. […] Следите хорошенько, чтобы Вася не безобразничал», – написал Сталин Ефимову, коменданту дачи в Зубалово.

Дети жили в квартире в Кремле, и Сталин старался видеться с ними так часто, как это только было возможно, во время обеда и ужина, прежде чем уехать ночевать на дачу. Именно в этот период у него складываются особенно близкие отношения с дочерью. Когда он, как уже частенько бывало, уезжал в Сочи, он регулярно писал ей оттуда письма, в которых чувствовалось его исключительно нежное отношение к ней: «Здравствуй, моя воробушка! Не обижайся на меня, что не сразу ответил. Я был очень занят. Я жив, здоров, чувствую себя хорошо. Целую мою воробушку крепко-накрепко»[277]. А еще: «Милая Сетанка! Получил твое письмо от 25/IX. Спасибо тебе, что папочку не забываешь. Я живу неплохо, здоров, но скучаю без тебя. Гранаты и персики получила? Пришлю еще, если прикажешь. Скажи Васе, чтобы он тоже писал мне письма. Ну, до свидания. Целую крепко. Твой папочка»[278].

Между ними началась своего рода игра: она была «хозяйкой», а он – ее «секретарем», которому она отдавала «приказы». Сталин, в частности, написал ей из Сочи: «За письмо спасибо, моя Сетаночка. Посылаю персики, пятьдесят штук тебе, пятьдесят – Васе. Если еще нужно тебе персиков и других фруктов, напиши, пришлю. Целую». Девочка полностью вошла в роль «хозяйки». Она написала как-то раз своему отцу: «Тов. И. В. Сталину, секретарю N 1. Приказ N 4. Приказываю тебе взять меня с собой. Подпись: Сетанка-хозяйка». Отец ответил: «Покоряюсь. И. Сталин» (письмо от 21 октября 1934 года)[279].