Каждый линейный корабль снабжается пятью якорями. Самый большой и тяжелый – правый становой, именовали плехтом. Матросы промеж себя же зовут его по-иному, уважительно – «царь-якорь». Второй по величине, левый становой якорь-дагликс, кличут «царицыным», а третий – бухт, «царевичем». «Царевич» хранился закрепленным по-походному под вторым крамболом за «царицей» на левой скуле корабля. Четвертый якорь носил название шварта. Этому ласкового названия уже не давали, шварт, он и есть шварт! Шварт – запасной якорь, и хранится он в трюме за грот-мачтой, а чтобы он не мешал, его зарывают в каменный балласт. Пятый по весу якорь называется тоем, его крепили по-походному, как и бухт, но на правой скуле корабля позади плехта. Кроме этих пяти якорей, на русских парусных кораблях могло быть несколько малых якорей – верпов, самый тяжелый из которых назывался стоп-анкером.

А потому на якорном дворе сейчас дым коромыслом. Повсюду груды якорей, которые надо испытать, распределить и в целости на корабли и суда доставить. Такая же суета и на соседних адмиралтейских дворах.

К этому времени назначенные в плавание корабли и суда уже откренговали. Обшивные доски от древоточцев обожгли огнем и просмолили, затем щедро обмазали смесью нефти, даммаровой смолы и гуталина. На новых линейных кораблях виднеется и медная обшивка – предмет зависти всех командиров. Обшивку прибивали к днищу гвоздями на просмоленную бумагу и войлок. Затем кромки листов чеканили, пока поверхность не становилась на ощупь совершенно гладкой. Сейчас медные днища были красноваты и похожи на старые елизаветинские пятаки, но скоро в море под воздействием воды они будут блестеть золотом.

В гавани уже вовсю шло вооружение кораблей и судов. Вооружение всегда начинается с установки мачт и бушприта. Эта работа осуществлялась с помощью кранов или посредством специальных стрел, устанавливаемых на судне, а потому на краны целая очередь. Каждый командир лезет вперед и задабривает ради этого портовых чиновников, как может. Не редки и скандалы. Потому Пущину приходилось лично определять кому и когда давать вожделенные краны. По мере возможности, в качестве стрел употребляют нижние реи. Установку мачт начинают всегда с грот-мачты, а стрелами – с бизань-мачты. Последним устанавливают бушприт. После этого принимаются за стеньги. Первыми поднимали нижние реи, затем марса-реи и, наконец, блинда-рей. Далее поднимали и выстреливали брам-стеньги и бом-утлегарь, вчерне вытягивали их такелаж, чтобы, не дай бог, не завалились. Вооружали бом– и бом-брам-реи. В это время часть матросов вовсю вязала выбленки, кранцы и маты. В каждой кампании все должно быть новым и чистым.

Наконец начинается вытягивание такелажа, вначале нижнего, а потом и верхнего. Тяга такелажа – дело ответственное. Нельзя ни перетянуть, ни недотянуть, а потому тягой руководят сами командиры. Спустя двое суток после первой тяги такелажа его снова тянут, устраняя образовавшуюся слабину. Через шесть суток матросы тянут такелаж в третий раз, а спустя еще четверо такелаж тянут уже в последний раз. Теперь можно грузить пушки и припасы.

Хватало проблем и здесь. Нехватка орудий была такая, что из арсеналов повытаскивали даже ржавые пушки, помнившие славные петровские баталии. Ранее орудийные стволы проверяли на прочность двойными выстрелами, а каверны искали на внутренней стороне стволов зеркалами специальными. Теперь от этого отказались, куда там, лишь бы обычный одинарный выстрел выдержали – и то ладно! Палить из таких ржавых старушек и одинарными выстрелами было далеко небезопасно, но другого выхода просто не было. О единстве калибров тоже разговора не шло, ставили все, что было под рукой. В другое время каждый уважающий себя капитан пришел бы в ужас, узрев на своем корабле до десяти различных калибров орудий, стоявших вперемежку. Но теперь на это смотрели, как на дело, само собой разумеющееся. То, что в горячке боя надо будет для каждой пушки искать свое собственное ядро и свой пыж, заранее настраивало артиллеристов на невеселый лад. Было очевидно, что далеко не все старушки выдержат испытание боем и будут рваться в клочья, убивая и калеча прислугу. Но что поделать, здесь приходилось лишь полагаться на судьбу и молиться за крепость ржавых стволов.

Не меньше забот, чем в Кронштадте, было у Пушина и в Петербурге. Все большие верфи и эллинги буквально забиты строящимися кораблями и фрегатами. А на Галерном островке, в Галерной гавани, в Новой Голландии и на Охте строился большой гребной флот, появление которого будущей весной в финских шхерах должно было стать неприятным сюрпризом для шведского короля. В Петербургском порту трудился главный помощник Пущина – флотский обер-интендант генерал-майор Балле, проворный, умный и ловкий. Зачастую того, что Пущин достигал, действуя напрямую и хватая за грудки строптивцев, Балле удавалось всего добиться с теми же строптивцами обходительностью и хитростью.

– Давай, езжай друг ситный! – говорил Пущин своему помощнику, когда надо было решить сложный вопрос, не портя отношений. – А то я, как в раж войду, живо им морды пораскрашу!

Пущин говорил правду, кулаки у него и в самом деле были пудовые.

Из Морского корпуса для помощи был отозван бывший генерал-интендант Иван Логинович Голенищев-Кутузов, нашлось дело и неутомимому Слизову.

Гребные суда строили наскоро – не до красот. Если шведские хеммемы и турумы, построенные по проектам знаменитого англичанина Чапмана, являли собой пример красоты и изящества, то наши галеры, прамы и каики сбивались как деревянные короба, без всяких выкрутасов. На воде держится – и хорошо плавать сможет, и ладно! Острословы (из столичной аристократии) сравнивали наши гребные посудины с телегами, а шведские – с богатыми рессорными каретами. Ухмылялись, как, мол, сидя на куче дров, можно соперничать с совершенными конструкциями! На остроты эти моряки, дух переводя и пот со лбов вытирая, отвечали:

– Пусть у нас и телеги скрипучие, а у короля шведского кареты, зато у нас кучера не чета шведским! Посмотрим еще, кто кого взгреет!

Комплектовали гребные суда гвардейскими офицерами да солдатами. На каждую роту назначено было по одной галере, по две яхты и одной шлюпке. На галере помещалось от 100 до 120 человек, яхты поднимали не более 40 человек, а шлюпки – не более 18. Выйдя в море, каждая галера поступала под начальство своего ротного командира, взводные командовали яхтами. Шлюпками командовали сержанты. Главное заведывание гвардейской флотилией поручено было сначала майору Семеновского полка Римскому-Корсакову; но когда главнокомандующий потребовал его в армию, для начальствования над отдельным отрядом, то галеры гвардии переданы были майору Измайловского полка, Кушелеву.

А в Петербург непрерывно шли и шли санные караваны со всей России, везли якоря и такелаж, корабельный лес и пушечный металл, пороха и парусину, амуницию и продукты.

Главным флотским доктором был в ту пору старичок Бахерахт, врач опытный и дельный. Особое внимание флагманский доктор уделял госпитальным судам, куда должны были свозить больных и раненых. Загрузкой этих судов занимался сам. Лично считал, сколько вина, уксуса, круп ячневых и овсяных, масла коровьего, белья нательного да холста перевязочного туда грузится.