Простояв у Скагена для приличия еще пару суток, Фондезин повернул корабли на Копенгаген. Оправдываясь за свой очередной «подвиг» во всем происшедшем, вице-адмирал обвинил капитанов транспортов, которые, заметив неприятеля, не сумели прикинуться нейтралами, а бросились бежать…

В те дни по распоряжению Екатерины ее секретарь Храповицкий запрашивал у вице-президента Адмиралтейств-коллегии графа Ивана Чернышева:

– Возьмет ли коллегия с Фондезина ответ за содеянное?

– Непременно! – отвечал Чернышев. – Вот только преемника ему определим. Тем временем посланник, барон Крюднер, передал присланный дипломатической почтой пакет для командующего Копенгагенской эскадрой. То был приказ Грейга: «Немедля идти к Карлскруне на перехват шведского флота, чье бегство из Свеаборга ожидалось со дня на день».

* * *

Над городом Архангельским вовсю гуляли ветра беломорские – крепкие и соленые. Лето в здешних краях – пора незаходящего солнца и душистых полевых цветов. А над Двиной денно и нощно стоял шум и гам – там довооружались новостроенные линейные корабли российского флота, добротно сработанные соломбальскими мастерами.

Еще с петровских далеких времен было заведено строить для Балтики на здешних верфях ежегодно по два-три корабля и одному фрегату. Рекрутов и большинство припасов брали здесь же. Транспортами вокруг Скандинавии присылали только пушки. Затем по окончании постройки следовал переход в Кронштадт. Однако в 1787 году впервые за много лет перехода на Балтику не было. Адмиралтейств-коллегия решила тогда не изматывать понапрасну архангельские экипажи долгим плаванием, а по выходу в море поход Средиземноморской эскадры послать ей вдогонку и архангельские корабли. Но экспедицию отменили и новостороенные корабли так и остались стоять в Двине.

На следующий же год со стапелей сошли очередные новострои, и таким образом в Архангельске образовалась уже целая корабельная эскадра в пять кораблей и два фрегата. К лету 1788 года эскадра была уже вполне боеспособной. Для начальствования над ней в Архангельск был прислан контр-адмирал Ларион Повалишин, моряк опытный и толковый. С собою Повалишин привез и высочайший указ, который и зачитал перед офицерами. Указом предписывалось следовать в Копенгаген для соединения там с эскадрой вице-адмирала Фондезина. Русское командование желало создать в Западной Балтике мощный кулак, способный нанести удар по главным силам шведского флота.

Пятого июля, обменявшись прощальной салютацией, с Новодвинской крепостью, повалишинская эскадра вступила под паруса. Дул попутный норд-вест и корабли шли ходко. К 15-му числу они уже обогнули Нордкап. Не теряя времени, Повалишин занимал команды парусными и пушечными экзерцициями.

– Проворства, проворства больше! – сердился он, брови мрачно сдвигая. – В сражениях позевывать некогда станет!

В тот день, когда шведские фрегаты под самым носом у Фондезина захватили «Кильдюин», корабли Лариона Повалишина были уже совсем рядом. Архангельская эскадра проходила Трондьем. Правда, здесь архангелогородцам не повезло. Шедший головным линейный корабль налетел на камни. И хотя пробоину быстро залатали, от сильного удара треснули мачты и оборвалось несколько рей.

– Плавание будем продолжать! – распорядился энергичный Повалишин. – Поврежденным идти чиниться в залив Рамсефьердский, а затем по способности добираться до датской столицы!

Спустя несколько дней контр-адмирал уже приветствовал залпами салюта копенгагенские форты. Выслушав доклад Повалишина, Фондезин выпятил нижнюю губу:

– Определяю вас младшим флагманом моей объединенной эскадры!

А тут решился и вопрос политический – Дания приняла окончательное решение о войне со шведами на стороне России. К российской эскадре немедленно присоединились три датских корабля с фрегатом. Казалось бы, вот теперь-то и начать действовать по-настоящему! Но Фондезин, по-прежнему, оставался верен себе. Выходить в море он не торопился. Пока главные силы Балтийского флота на пределе сил стерегли шведов у Свеаборга, Фондезин продолжал прохлаждаться на копенгагенском рейде. Грейг непрерывно требовал встать всей эскадрой у Карлскруны и лишить этим возможности Карла Зюдерманландского прорваться туда. Фондезин решился на выход в море только тогда, когда Грейг пригрозил судом за трусость.

Наконец в первых числах сентября корабли Копенгагенской эскадры потянулись по мелководью к югу. Там они догрузились припасами и заняли позицию у острова Эланд. К самой же Карлскруне были высланы крейсера-фрегаты. А тут и новое послание от Грейга, которое адмирал в зашифрованном виде передал через попутного голландского купца. Грейг требовал от Фондезина оставаться на зимовку в Копенгагене и держаться в море у Карлскруны до самой поздней осени, когда шведы уже окажутся скованными льдами в Свеаборге на голодном пайке и скудных корабельных припасах. Начальника Копенгагенской эскадры такая перспектива, однако, не устраивала.

– Ишь, чего захотел! – плакался Фондезин. – Сам в Ревеле веселиться будет, а ты тут по волнам качайся да жди, когда швед на тебя нагрянет!

И хотя Грейг подробно писал о тяжелом состоянии шведского флота, недостатке ядер и пороха, повальных болезнях и недовольстве команд, командующий Копенгагенской эскадрой гнул свое:

– Нарочно шлет мне сии бумажки, чтоб меня, несчастного, прямо под пушки шведские заместо себя подставить, И за каки таки грехи немилость Божья на меня свалилась? О, я несчастный!

Надо ли говорить, с каким чувством прочитал Фондезин известие о скоропостижной кончине командующего Балтийским флотом. И хотя на людях чарку поминальную он скорбно поднял и речь, приличествующую моменту, сказал, радости своей тайной он сдержать так и не смог.

– Отмучился Самуил Карлович! – заявил он в кругу приближенных к себе. – А вместе с ним и мы, бедные, так что теперича хватит нам в море попусту торчать, а пора идти в город Копенхафен на отдохновение заслуженное.

– Золотые слова, ваше превосходительство, – поддакнул кто-то из дежурных подхалимов. – В театрах копенхафенских уж во всю сезон идет, а мы тута о солонину зубы последние ломаем! Шведы от нас до будущей весны никуда не денутся!

И хотя оставшийся к этому времени за командующего флотом Тимофей Козлянинов тут же потребовал от Фондезина неотлучно держаться у Карлскруны, тот ему не внял.

– Чего это Тимоха мне бумаги распорядительные строчит! Молод еще, я и выслугой и чином старше, а о заслугах моих всякий знает, потому слушать его не желаю!

И тут же подняв над «Чесмой» сигнал «Следовать за мной», Фондезин повернул на Копенгаген. А чтобы в Петербурге не было по этому случаю особого шума, отписал он, что кончилась у него вода пресная и что корабли в починке нуждаются, а матросы больны через одного. Врал, конечно, не надеясь особо, что поверят, но ведь что-то писать все же было надо. Уход Копенгагенской эскадры из-под Карлскруны имел, как мы уже знаем, последствия самые тягчайшие…

* * *

Не успев вернуться в датскую столицу, Фондезин вновь разругался в пух и прах с местными властями, Из-за чего? А кто его знает! Может, кто-то не так встретил, без должного почтения представился? Впрочем, злые языки говорили, что пока эскадра торчала у Карлскруны, от командующего ушла любовница, баронесса Штольц, предпочтя толстому вице-адмиралу верткого и подтянутого датского кавалерийского полковника. Как бы то ни было, но, переругавшись со всеми, Фондезин так и не удосужился устроить нормальную зимовку своим кораблям, которые так и остались стоять на рейде, пока их там не сковал лед.