та безграничная радость, которая окружала меня тогда. Как было хорошо тогда. И какая я дрянная; все было хорошо и радоваться бы, а мне все мало! Хотя нет – это понятно – могло быть лучше, ну, одним словом, я не властна – не желать большего. <…> Но ты не думай, что я так и хожу повесив нос, нет, я начинаю оживать и жду с трепетом весны <…>

Волоколамское шоссе, дом 47

Знаешь, я думала, что будет очень плохо путешествовать сюда, но доехала прекрасно, только две версты (последних) шла, а остальную дорогу ехала. Когда я вошла в парк (это был туманный серый и сырой день), птицы пели как будто в июле месяце, то, что называется заливались. Забыли, что это несносная весна 1922 года; ведь таких весен я еще не знала и не предчувствовала, весна, которая обернулась зимой, злой и беспощадной». После лечения, 7 августа 1922 года, Бениславская поступила на работу помощником секретаря в газету «Беднота», получила комнату в Брюсовом переулке, на службе познакомилась с Сергеем Петровичем Покровским, выпускающим редактором газеты. Он был женат, имел двоих детей. С его стороны вспыхнуло сильное чувство, которое помогло Галине справиться с душевными ранами, нанесенными женитьбой Есенина на Дункан. Покровский родился в Рязани, в юности тоже писал стихи, увлекался театром. Когда в августе 1923 года Сергей Есенин вернулся из поездки, у Покровского совсем не осталось надежд на встречи с Галиной. Сохранилась переписка Сергея Покровского и Галины Бениславской (около 60-ти писем).

Старо-Ваганьковский переулок, дом 7

«Хотела бы знать, какой лгун сказал, что можно быть не ревнивым! Ей-богу, хотела бы посмотреть на этого идиота! Вот ерунда! … Нельзя спокойно знать, что он кого-то предпочитает тебе, и не чувствовать боли от этого сознания. Как будто тонешь в этом чувстве…». «Вчера заснула, казалось, что физическая рана мучит, истекая кровью. Физическое ощущение кровотечения там, внутри…». Это строки из дневника Галины Бениславской. После отъезда Есенина и Дункан в мае 1922 г., Галина уволилась из секретариата Крыленко, лечилась в санитории «Покровское-Стрешнево». Очень медленно приходила в себя. Из санатория вернулась в начале августа, и уже 7 августа вышла на новую работу, в газету «Беднота», помощником секретаря. «А как опустошено все внутри, нет, ведь и не найдешь ничего равного, чтобы можно было все опустошенное заполнить…», – доверяла она только дневнику и близким подругам свою боль. Внешне была спокойна, деловита. В «Бедноте» за миловидной сотрудницей пытались ухаживать мужчины. Один, Сергей Покровский, был особенно настойчив. Об этом человеке известно крайне мало. Был женат. Имел двоих детей. Работал ночным выпускающим редактором газеты. Серьезно увлекся Бениславской. В воспоминаниях Надежды Вольпин есть рассказ о встрече с Покровским на квартире Есенина: «Когда я, наконец, попала в коридор, мимо меня пронесся молодой человек… Высокий (повыше Сергея), стройный, волосы светлые, но не яркие, лежат аккуратно; правильные черты. На общий вкус красив, но лицо незначительное, – приклеила я свой ярлычок… Крикнул через плечо – как видно, Есенину – «Наш разговор не кончен!»… «Кто такой? – спросила я. – Чего ему надо от вас?» – «Муж Гали Бениславской, – услышала я неожиданный ответ.

И дальше, помолчав: «Н-да! Точно я за нее в ответе… За их разрыв…»… А через два-три дня Сусанна Мар прибежала ко мне с очередной новостью: «Надя! Галин муж заявился к Есенину, кидался на него с бритвой, что ли, – норовил резануть по лицу, по глазам! А когда пришел домой, застрелился». После возвращения из поездки и разрыва с Дункан Есенин поселился у Галины Бениславской в Брюсовом. Выяснить дальнейшую судьбу Сергея Покровского есениноведам пока не удалось. Эта история до сих пор полна белых пятен…

Старо-Ваганьковский переулок, дом 7

В адресном справочнике «Вся Москва» за 1925 год Сергей Покровский значится проживающим в помещении редакции. Возможно, в здании было жилье для сотрудников. В «Бедноте» работало много знакомых Есенина: Аня Назарова и Яна Козловская (подруги Гали), М.С. Грандов (сосед Галины по квартире в Брюсовом переулке). Главным редактором газеты был Лев Сосновский, автор многих клеветнических статей и заметок о Есенине.

Осенней ночью у Тверской заставы…

При взгляде на Тверской путепровод начала 20-го века с оградой в завитушках стиля модерн, на Белорусский вокзал, в те годы он еще назывался Александровским, почему-то неизменно вспоминается этот диалог, описанный Галиной Бениславской: «Помню, осенней ночью шли мы по Тверской к Александровскому вокзалу. Так как С. А. тянул нас в чайную, то, естественно, разговор зашел о болезни С. А. (Есенин и Вержбицкий шли впереди). Это был период, когда С. А. был на краю, когда он сам говорил, что теперь уже ничто не поможет, и когда он тут же просил помочь выкарабкаться из этого состояния и помочь кончить с Дункан. Говорил, что если я и Аня (Назарова) его бросим, то тогда некому помочь и тогда ему будет конец. Из какого-то разговора раньше я поняла враждебность Сахарова ко мне. Решила, что думает: «Для себя, мол, цепляется и борется за Е., рассчитывая вылечить и удержать потом около себя». Надо было рассеять это и как-нибудь дать ему понять или почувствовать, что он гибнет и я не знаю, чем спасти и остановить. «Хоть бы женщина такая встретилась, чтобы закрутила ему голову как следует, подчинила его себе, может быть, это его спасет», – добавила я, чтобы Сахаров понял, насколько мне лично ничего не надо. И вдруг Сахаров стал пространно объяснять, что женщине тут нечего встревать, что С. А. безумно любит Дункан, незачем его уводить оттуда, все равно он к ней вернется. Сейчас он от нее уходит потому, что его натура такова: ломать свою и ее жизнь. Только вернувшись к Дункан, С. А. успокоится.

И пьет он сейчас из-за любви к Дункан. В таких сложных ситуациях я тогда была наивна, пряма и доверчива. Если это говорит лучший друг Е., знающий его и вообще умный, то не ошибаюсь ли я, вмешиваясь в историю с Дункан. Не приношу ли я своей прямотой и своими заботами вред Е.? Быть может, этим я больше расшатываю его нервы? И не смешно ли с моей стороны вмешиваться в такие сложные отношения и воевать с мельницами? Мне для С. А. ничего не было жаль, но донкихотствовать я не имела ни малейшего намерения. Вот мысли, которые всплыли после разговора с Сахаровым. Несколько дней я обдумывала, не