– Честь женщины! — повторил он. — Полно, милое дитя, зачем ты обращаешься со мной как с дядюшкой в комедии? Что ты говоришь мне о чести женщины? Ты никого не знаешь в Париже, стало быть, речь идет не о серьезной страсти, а о случайной интрижке. Сознайся, не заставляя себя просить, что особа, хорошенькая и, наверно, легкомысленная, которая дает убежище на три дня лейтенанту Жоржу Праделю, не имеет ни малейшего права на уважение и не может быть скомпрометирована нескромностью. Прав ли я?

– Да, дядюшка, вообще вы правы… но в настоящем случае ошибаетесь.

– Знаешь ли, что ты меня рассердишь?

– Я буду в отчаянии.

– И ты все-таки не хочешь мне объяснить?

– Увы! Не могу.

Домера нахмурил было брови, но почти тотчас добрая улыбка опять появилась на его губах.

– Ну, молчи, если у тебя нельзя вырвать ни слова, — сказал он. — Не буду сердиться на тебя за это. Ты молод, черт побери! Я слишком положился на тебя. Вообразил, что для того, чтобы исполнить мое желание, ты, не колеблясь, пожертвуешь всем. Я забыл, что всякая мимо проходящая женщина может вскружить голову двадцатипятилетнему юноше. Но хватит об этом, поговорим о другом. Свободен ли ты, по крайней мере? Ничто не мешает тебе оставить Париж?

– Решительно ничего.

– Ну и прекрасно! Одевайся. Мы позавтракаем, а потом поедем за твоей сестрой. Прокатимся по бульвару, пообедаем пораньше в Английской кофейне, вечером поедем в Руан, где мне надо устроить одно дело завтра утром, и будем в Рошвиле после полудня. Ты согласен?

– Конечно, дядюшка.

– Чудесно! Я напишу Жаку Ландри, чтобы он был готов принять нас. Должно быть, Жак и Мариетта удивились, когда ты не явился после моего письма. Мы проведем там две недели, и с Божьей помощью деревенский воздух принесет тебе пользу, потому что физиономия у тебя, надо сказать, прежалкая.

Жорж Прадель не отвечал. Он знал, почему похож на мертвеца, и чувствовал, что еще не совсем оправился. По желанию дяди он оделся, не теряя ни минуты, а Домера ушел в свою комнату, чтобы сделать то же самое. Парикмахер отеля сбрил бороду молодому человеку, а его длинные белокурые усы, кончики которых повисли на подбородок, опять были взъерошены.

Он был готов, когда явился его дядя. Плотный завтрак с двумя бутылками бордоского вина почти совсем возвратил ему силы. По выходе из-за стола дядя и племянник сели в карету, и Домера дал адрес того пансиона, куда отвез племянницу. Леонтина Прадель была убеждена, что отсутствие дяди продлится по крайней мере неделю, и думала, что брат ее в Нормандии. Увидев их обоих в приемной, девушка вскрикнула, бросилась на шею Жоржу, заплакав от радости, потом нежно обняла Домера.

Мы знаем уже, что Леонтина была гораздо моложе брата. Ей пошел только восемнадцатый год, но на вид, казалось, ей шестнадцать. Это была хорошенькая, грациозная девушка небольшого роста, но чрезвычайно хорошо сложенная. Густые волосы, черные, как вороново крыло, были убраны в высокую прическу. Большие глаза сверкали под длинными ресницами, как черные бриллианты. Все сияло и улыбалось в лице Леонтины, начиная с коралловых губ до крошечных ямочек на щеках, тронутых румянцем.

– Милый дядюшка, — сказала она, — поедемте скорее, умоляю вас! В пансионе так скучно, когда от него отвыкнешь. А я уже не пансионерка. Я взрослая девушка!

Нужно ли нам прибавлять, что Домера не заставил ее томиться? День промелькнул как молния. Судовладелец-миллионер ничего не делал наполовину. Назначив племяннице землю и замок в Рошвиле, он хотел, чтобы этот подарок был достоин его. Поэтому он намеревался меблировать дом вновь со всей роскошью и комфортом.

Он повез Леонтину и Жоржа в разные магазины и к обойщикам и под предлогом, что хочет посоветоваться с девушкой для себя самого, заставил ее выбрать материи и мебель. За стол сели чуть раньше шести часов в Английской кофейне, однако запоздали так, что уже не получалось уехать восьмичасовым скорым поездом и пришлось удовольствоваться почтовым, отправлявшимся в пятьдесят минут одиннадцатого. Домера, Леонтина и Жорж приехали на станцию ровно в десять, и, пока Домера брал билеты в кассе, девушка под руку с братом прохаживалась по зале.

Мы помним, как Жобен назначил свидание в Париже Сиди-Коко, чревовещателю, который остался в Нормандии, чтобы присутствовать на похоронах Мариетты и Жака Ландри. «В восемь часов вы будете на станции», — прибавил он. Но он ошибся. Поезд, на котором приехал отставной зуав, прибыл в пятьдесят минут десятого. Жобен решился подождать в соседней кофейне, читая вечерние газеты, и вышел на набережную в ту самую минуту, когда раздался сигнал о приближении поезда.

Чревовещатель приехал. Сыщик пожал ему руку.

– Пойдемте, — сказал он, — я устрою вас на ночь.

Носильщик взвалил на спину чемодан Сиди-Коко, и чревовещатель с Жобеном пошли в ту залу, где Ракен, как мы видели, ждал Паскуаля и где племянник судовладель— ца сейчас прохаживался с Леонтиной. Лейтенант и отставной зуав столкнулись именно в ту минуту, когда Домера вернулся к брату и сестре. Жорж с первого взгляда узнал своего африканского товарища и радостно вскрикнул:

– Антим Кокле! Мой добрый Сиди-Коко! — И прибавил, обернувшись к Домера: — Дядюшка, представляю вам героя, который в Африке бросился между мной и неприятельскими пулями. Вы должны любить его, дядюшка. Он спас мне жизнь! Если бы не он, у вас не было бы племянника.

Говоря эти слова, Жорж Прадель хотел пожать руку Сиди-Коко. Тот отшатнулся с выражением ужаса на лице.

– Да, это правда, — ответил он грозным голосом. — Это правда, я спас вам жизнь! Ах, если бы я знал! Боже, вы пали бы не под арабскими пулями! Я сам поразил бы вас. Но я не знал! Нет, я не знал и спас вас!

Жобен, легонько толкнув чревовещателя, тихо спросил:

– Это он?

Сиди-Коко сделал утвердительный знак. Тогда сыщик поклонился изумленному лейтенанту и сказал:

– Если не ошибаюсь, вас зовут Жорж Прадель и вы офицер?

– Да, но зачем вы спрашиваете меня об этом?

– Затем, что мне надо исполнить тягостную обязанность. Я принадлежу к сыскной полиции и арестую вас именем закона. Вот приказ.

Лейтенант провел рукой по лбу.

– Или я брежу, или схожу с ума, — прошептал он.

Леонтина, бледная как смерть, издала глухой стон и упала без чувств на руки дяди, которому эта сцена показалась каким-то страшным сном.

В ноябре 1873 года, следовательно, за одиннадцать месяцев до того, как в Париже и Нормандии произошли описанные нами события, пятнадцать молодых офицеров собрались в зале кофейной «Аполлон» в Алжире, чтобы отпраздновать приезд сен-сирского товарища, прибывшего накануне в Африку в чине лейтенанта.

Мы не очень удивим наших читателей, заметив, что их разговор касался почти исключительно женщин и интриг. Приезжему рассказывали любовные истории города Алжира и называли имена любезных особ, которые не отличались слишком чопорной добродетелью. Завязался горячий спор насчет прелестей этих дам, которых одни превозносили, другие оспаривали. Одни присуждали классическое яблоко Париса актрисе алжирского театра. Другие провозглашали пластическое превосходство двух певиц из концертной кофейни. Дама за прилавком биржевой кофейни имела своих сторонников. Три сестры-мавританки, продававшие кораллы и улыбки в лавочке на Правительственной площади, также не знали недостатка в рыцарях.