Джаспер туго набил рот пирогом, чтобы не возникло искушения задать чересчур много вопросов. О том, например, вправду ли индейцы убивают всех встреченных бледнолицых?

Через минуту дядя Лео встал из-за стола.

— Я уеду по делам. А вы, ребята, не ложитесь спать, пока не зададите коровам сена. Договорились?

— Да, сэр, — хором ответили оба.

— Пригласи Уэндела пообедать с нами в воскресенье. Хорошо, дорогой? — попросила тетя Вельма.

Дядя Лео долго и пристально разглядывал Джаспера с его подбитым глазом. И сказал наконец:

— Будет сделано.

Даже в студеных сумерках осеннего вечера на сеновале, впитавшем щедрое дневное солнце, стояла невыносимая духота. Тюки сена были составлены там до самых балок под крышей, оставляя лишь узкий проход от лестницы к открытому люку в центре.

— Нам понадобится три вязанки, — решил Уэйн.

Старший мальчик схватил здоровенный крюк, висевший на поперечной балке, и протянул второй Джасперу. Вдвоем они глубоко погрузили их по обе стороны пятидесятифунтового тюка и вместе подтянули его к люку. Там они высвободили крюки и еще с фут толкали сено руками, пока тюк не скрылся в дыре, чтобы рухнуть на пол амбара в пятнадцати футах внизу. Бух!

— И что они сказали? — поинтересовался Уэйн, цепляя крюком еще один тюк сена.

— О чем? — Джаспер решил изобразить недоумение. Разобравшись со своим крюком, он помог кузену подтащить сенной куб к зеву люка. Бух!

— О твоей поездке сюда на автобусе.

— Ничего не сказали, — Джаспер отошел к очередному тюку.

— Нет, нам нужен не этот. Па хочет подсыпать коровам траву-оржанец, пока не истощатся запасы, — показал Уэйн на ряды вязанок по другую сторону люка.

Осторожно ступая в свете керосиновой лампы, Джаспер обошел зиявшую в полу сеновала дыру. «Очень многие люди калечатся на сеновалах, Джаспер, — предупредила его мама в тот последний раз, когда застигла за беготней наверху. Сжала его руку со всей силы и повторила еще раз: — Очень многие».

— Они что, даже не спрашивали? — настаивал Уэйн, пока они тянули третий тюк.

— Твоя мама спросила, но как-то вскользь.

Бух!

— А это здорово, должно быть, — заметил Уэйн, вешая крюки на положенное место.

— Что здорово? — поднял лампу Джаспер.

— Дай-ка сюда, — распорядился кузен, забирая ее у младшего мальчика. — Одна искорка — и все вокруг вспыхнет, как спичка.

Джаспер последовал за Уэйном вниз по лестнице.

— Так что «здорово»?

— Должно быть, это здорово, когда не нужно то и дело отчитываться перед родителями, — Уэйн подвесил лампу на предназначенный для нее крюк и вытянул перочинный ножик из кармана рабочих штанов. Разрезал бечеву на двух тюках и лишь тогда ощутил на себе полный горечи взгляд Джаспера.

— Черт. Я же ничего такого не имел в виду.

Джаспер пожал плечами, пытаясь показать кузену, что необдуманные слова ничуть его не задели. Это и правда здорово! Он был бы тогда совсем как Тарзан в джунглях или Питер Пэн из детских сказок. Вряд ли Джаспер стал бы переживать, как бы не угодить в передрягу, будь он кем-то из пропавших мальчишек.[7]

Только он вовсе не был пропавшим. Его нарочно здесь оставили.

Уэйн разрезал путы на последней вязанке сена и протянул Джасперу вилы.

— Каждой корове по две хороших охапки, только сено надо рассеивать. Вот так, — он ковырнул тюк, деля на части. — И хорошенько встряхнуть каждую тоже не повредит. Боковые грабли порой цепляют гвозди и всякие железки. В прошлом году ветеринар нашел целую пригоршню этого хлама в желудке одной из лучших отцовских коров. В смысле, когда ее уже забили.

Джаспер подцепил полные вилы сена и от души тряхнул. Все сено ссыпалось на пол.

Уэйн расхохотался:

— Ладно, не настолько хорошенько.

Еще три попытки, и Джаспер приноровился. Но все равно на то, чтобы покормить и напоить коров, ушел едва ли не час. Когда Уэйн наконец повесил вилы на место, на одежде у каждого нарос толстый слой колкой сенной пыли.

— Лично я умываться. Ты идешь? — спросил Уэйн.

— Попозже, — Джаспер не горел желанием скорее вернуться в хижину. К этому времени дядя наверняка успел переговорить с его отцом. И теперь оба жаждут крови.

— Ладно, только захвати с собой лампу. И опасайся когтей Люцифера, в последнее время он не в духе, — дав это напутствие, Уэйн оставил Джаспера наедине с чавканьем жующих сено коров.

Джаспер подобрал лампу и поспешил к дальнему от входа углу, мимо машущих хвостов в стойлах. Свежий ветер свистел в щелях между досками обшивки, поскрипывали стропила. Он оглянулся через плечо. По деревянным балкам над головой быстро простучали мышиные лапки. Где-то наверху вел охоту большой черный кот, но вообще-то амбар был пуст.

Джаспер уселся, подтянул лампу ближе и вытащил из-за пояса мамин дневник.

26 августа 1928 г.

Сегодня я поднялась на холм в порожней повозке Хойта и с засевшей в печенках дурнотой. Мистер Хойт уже воображает, будто купил меня с потрохами. Он снова стиснул мне зад, когда я забиралась на сиденье.

Не представляю, что этот зубоскал имел в виду, когда говорил, будто я могу чем-то потчевать богатых парней, только знаю наверняка — что-то не шибко хорошее. Какую-то грязь. И по тому, как он теперь на меня смотрит, я понимаю, что он и меня возомнил грязной.

Прочитав слово «грязь», Джаспер невольно скривился. Оно в точности передавало его собственные чувства в тот момент, когда водитель автобуса заставил Джаспера погладить чудище, спрятанное у него в штанах. Мальчику так и не удалось смыть с себя эту грязь. Он до боли натирал ладонь о грубую ткань комбинезона, но избавиться от противного ощущения так и не вышло.

Едва удержалась, чтобы не врезать ему ногой прямо по гнусной ухмылке! Мой задок весь день носил печать его руки, странноватое такое чувство. Будто теперь он и не мой вовсе.

Все пять миль дороги я замышляла планы поквитаться. Можно спалить Хойту хлев. Можно подкатить на повозке прямо к конторе шерифа на Лейк-роуд и все ему рассказать. Можно взять десять долларов, что я заработала на подхвате у Хойта, и сбежать навсегда. Я бы сделала хоть что-то, да никак не могла разобраться, что именно.

В конце концов я просто сделала то, что велели. Хойт собирался рассказать папеньке, будто я еще хуже, чем все думают. Он рассказал бы ему, что я задираю свои юбчонки и занимаюсь всякой грязью с парнями. Одному Богу ведомо, что еще он ему рассказал бы. Я так плакала, что не видела, куда правлю: