1976, «Мосфильм». Реж. Эльдар Рязанов. В ролях Андрей Мягков (Женя Лукашин), Барбара Брыльска (Надя Шевелева), Юрий Яковлев (Ипполит), Любовь Добржанская и Любовь Соколова (мамы), Александр Ширвиндт (Павлик). Прокат 7 млн человек. Фильм снят для ТВ и после всесоюзной премьеры выпущен в остаточный прокат добирать кассу. Поэтому цифры сравнительно невелики.

В Новый год каждая нация смотрит по телевизору одно и то же свое кино. Баксоцентричные американцы — «Жизнь прекрасна» Капры: как отзывчивый банкир прогорел, но его спасли помнящие добро соседи. Строгие англичане — полнометражный оруэлловский мультфильм «Скотный двор»: как свинья-человек довел зверьков до социалистической революции и какая скотобаза из этого вышла. Чадолюбивые испанцы — какой-то свой сорокового года фильм, как мальчик потерялся и нашелся. То есть каждая нация с удовольствием наблюдает, как сначала пошатнулся, а после восстановился привычный миропорядок, и все пошло своим чередом по общественному договору и благонамерению.

И только русскому на миропорядок плевать. Из года в год он смотрит «Иронию судьбы» — про то, как мужик по пьяни улетел к черту на куличи и встретил там бабу на всю жизнь с заливной рыбой, к которой разве чуть-чуть хрена не хватает. При этом у него ко всем дверям подошли ключи, и он сначала по случаю влез в чужую квартиру, а потом оказался в чужой постели без штанов и злого умысла, что почему-то часто происходит с русскими. В процессе взаимного сближения с хозяйкой он спел и выслушал несколько жалестных песен не совсем русских поэтов не своим голосом. А также съел пару невкусных салатов, занял денег до получки, побил жениха, облобызался с собакой и обозвал свою будущую бабу на всю жизнь мегерой, причем справедливо. Бабу играла полька, потому что в России красивую бабу для новогоднего фильма найти не удалось.

Вот это и есть русское народное кино всех времен, поздравляю. То есть не в смысле критики фильма, а в смысле пристального взгляда на народ, многим из нас не чужой. «Приветствую тебя, мой народ!» — любил говорить Рязанов с одесского балкона, и он мог себе позволить. Он лучше других угадал место своего народа в мировом порядке и его непростые отношения с другими, более собранными народами.

Более собранные народы в картине представлены Ипполитом, личностью несимпатичной. Он не пьет, ходит в галстуке и вообще всем русским противен, даже своей бабе, которая на самом деле не его баба, но еще об этом не знает, и не русская, а только притворяется голосом Аллы Пугачевой и Валентины Талызиной. Как и положено собранным народам, он не носит валенок и ботинок «Аю-Даг», потому что все время за рулем, выглядит от этого мужественно и постоянно лезет драться, хоть и не умеет (русский — тот наоборот, с виду тюхля тюхлей, но руку заломает только так да потом сам же и починит). При этом тайная мечта собранных народов — стать ненадолго русскими, в чем многие могли убедиться на бытовом уровне, туда съездив. Чтобы стать русским, он надирается в зюзю, выписывает кренделя на льду, заявляет, что сам себе противен, хамит хозяйке и выливает на себя много холодной и горячей воды. Тогда русские говорят, что он, собранный, в общем ничего, прям как мы, и с ним можно дружить. Чух-чух-чух. Вагончик тронется, а он останется, потерявший идентификацию и стиль, но такой бесконечно милый и с ностальгическим ужасом вспоминающий эту удивительную страну, в которой все знают военную тайну, только сказать не могут.

А русские, протоптав старинный студенческий путь из Москвы в Ленинград и решив там свои сердечные проблемы, отправляются назад по еще более старинной трассе из Ленинграда в Москву с песней «Если у вас нету тети», которая на самом деле главная и потому написана не приглашенными для лирического антуража классиками Евтушенкой, Пастернаком или Ахмадулиной, а вечным обозревателем «Московского комсомольца» дядей Сашей Ароновым, который, в свою очередь, тоже любил выпить и махнуть в Ленинград, а потому тоже все знал про русский народ. Про этот вот снег, про типовые квартиры с кухней лучше комнаты, про мировую маму, про баню раз в год, про вагончики. Про рваные фотокарточки на снегу, заливную рыбу стрихнин и зеленое море тайги (душевно!). Про Катанянов, к которым надо непременно зайти, но который год не выходит, потому что который год в Ленинграде пьяный с бабой на всю жизнь.

Эту картину уже никогда и ничем не перебить. Потому что ее авторы случайным озарением, как все у русских, пьяными петлями по белому и пушистому наскочили на тайную формулу русского фильма, которую с начала перестройки тщетно пытаются вывести лабораторным путем противные непьющие люди в галстуках и ботиночках на тонкой подошве. Пьянства подпустят, гитары, глупости малость, незваных гостей, но не так, не душевно. Да и авторы, проспавшись второго января, секрет забыли. Стоит град Китеж, без единого гвоздя построенный, радует глаз, и ладно.

В подтверждение сказанного фильму дали Государственную премию. Посреди государственного кино, всех этих «Твоих современников» и «Особо важных заданий», Фединых с Кожевниковыми, дали Госпремию истории про то, как пьяный врач трезвой училке испортил и починил Новый год. И сценаристу дали, с хорошей выпивательной фамилией Брагинский, и артисту дали, с доброй новогодней фамилией Мягков, и даже польской бабе дали — за талантливое воплощение образа русской, несмотря на страшно рычащее имя Барбара Брыльска. Нутром почуяли, что это про нас, про «щас спою», что это ценный веник, а не просто так, метелка какая-то.

А чтобы русские не летали куда не надо по пьяни, «Аэрофлот» с той поры завел именные билеты, и русские сидят в Новый год дома с нелюбимой бабой и вкусным салатом, а любимая в Ленинграде, да-да, в городе на Неве с этим вот фраером в галстуке и его электробритвой; от этого у нас такая несчастная страна.

Не надо было сказку трогать.

P. S. В 2001-м Российский канал пошел на волшебную, достойную фильма акцию: в лютую июльскую жару, когда мозг плавился, а собаки поминутно вылезали из воды брызгаться, средь бела дня в будний день встала в программе «Ирония судьбы». Повеяло с экрана ветерком, и нация, имеющая обыкновение не пропускать этого фильма, кое-как пережила еще одно убойное лето. Не зря у директора РТР тоже говорящая фамилия — Добродеев.

1976, «Мосфильм». Реж. Никита Михалков. В ролях Елена Соловей (О. Н. Вознесенская), Родион Нахапетов (Потоцкий), Константин Григорьев (капитан Федотов), Олег Басилашвили (Южаков), Александр Калягин (Калягин), фото Юрия Богатырева (Максаков). Прокат 11,2 млн человек.

Михалков отпел, обшутил и оплакал сладкий чеховский раек, размазанный по обочине красным колесом, — свершив то, ради чего был в мир призван и чего так жадно чаяло мятущееся интеллигентское сознание 70-х. Брежневизм позволил читать и сопрягать — негусто, но sapienti sat, умному достаточно; цыган в «Бумбараше» уже в 72-м запел «Белые да красные — все такие разные, а голова у всех одна, да как и у меня». Голова отчетливо различала два дореволюционных мира. В первом секли политических, мордовали нижних чинов, стрясали с голи десятину, бились на престольные праздники, мазали горчицей половых. Во втором прогуливались по Ливадиям со шпицами, качались на качельках, читали Мережковского с Арцыбашевым и пели про темно-вишневую шаль. Миры эти сроду не пересекались — так, иногда после бала, часу в шестом зайдет большой писатель на Сенную и глазам его такое явится, что караул кричи. Откроет он глаза и второму миру образным путем — тот тоже немного попереживает, виски спиртом натрет, глядишь, от полдника откажется, и то на пользу. Экономия у колонистов сгорит, жандармский разъезд куда-то рысью проскачет, жиды перепуганные ночью в окно постучатся, кухарка новостями напугает — и опять все тихо, трава грибами пахнет, Дальский премьеру дает, скучно и мечтательно. Трудно себе представить, что Гаев обращался к многоуважаемому шкафу ровно в то же самое время, когда дружины Штернберга и Литвина-Седого бились с казаками на Пресне, а в Одессе войска истребляли горожан, приветствовавших броненосец «Потемкин». Семнадцатый год схлестнул эти миры — к досадливой злобе первого и вялому ужасу второго: «Вы погубили меня, так и знайте!» В таганских «Десяти днях, что потрясли мир» с треском рвался натрое российский триколор: белым окутывались голубокровые патриции, алым — угрюмая мастеровщина, а синяя полоса падала на вечных Митюнь и Оленек Николаевен, порхающих по сцене туда-сюда птицей в горящем курятнике. «В Москве большевики, здесь деникинцы, посредине петлюровцы — а мы как в детской; розовая такая детская — везде огонь, а в доме детей забыли», — озадаченно бормотал в первых кадрах «Рабы» на миг проснувшийся Басилашвили. Этим детям-пузанчикам, второпях убитым, выгнанным на мороз, навек и ни за что обиженным, спел колыбельную и потрепал за нос Никита свет Михалков, будущий предводитель дворянства.