По справедливому замечанию Л. Д. Троцкого, А. С. Енукидзе проделывал ту же политическую эволюцию, что и М. И. Калинин, – «…только более в тени, и, несомненно, с более глубокими внутренними переживаниями. По всему своему характеру, главной чертой которого была мягкая приспособляемость, Енукидзе не мог не оказаться в лагере термидора. Но он не был карьеристом и еще менее негодяем. Ему было трудно оторваться от старых традиций и еще труднее повернуться против тех людей, которых он привык уважать. В критические моменты Енукидзе не только не проявлял наступательного энтузиазма, но, наоборот, жаловался, ворчал, упирался. Сталин знал об этом слишком хорошо и не раз делал Енукидзе предостережения»{514}. Кроме того, «…за простоту, приветливость и справедливость» А. С. Енукидзе симпатизировал аппарат Кремля{515}. По наблюдениям Виктора Сержа: «На своих высоких постах он (Енукидзе. – С.В.) проявлял такт, либерализм и великодушие, насколько это вообще допускалось в те времена»{516}.

Все указанные факторы в совокупности и делали секретаря ЦИК СССР тем самым «звеном», за которое И. В. Сталин мог по-ленински вытянуть «всю цепь» (правда, тут более уместна аналогия с рассказом «Муму» И. С. Тургенева).

«“Дело” А. С. Енукидзе (“Кремлевское дело”, или дело “Клубок”, которое с учетом мистификаций 1937-го и последующих годов точнее было бы назвать делом “Лубок”) началось в январе 1935 г. с уведомления И. В. Сталина одним из его ближайших родственников о существовании заговора во главе с А. С. Енукидзе и комендантом Московского Кремля Р. А. Петерсоном, целью которого якобы ставилось устранение узкого сталинского руководства. Следствие сразу же пошло по другому пути – изучения доносов на трех уборщиц кремлевских зданий, ведших “клеветнические” разговоры»{517}. Так, 23-летняя A. M. Константинова, незадолго до того перебравшаяся в столицу, сказала: «Товарищ Сталин хорошо ест, а работает мало. За него люди работают, потому он такой и толстый. Имеет себе всякую прислугу и всякие удовольствия»{518}. Двадцатидвухлетняя А. Е. Авдеева, приехавшая в столицу из подмосковной деревни, позволила себе рассуждения значительно более откровенные: «Сталин убил свою жену. Он не русский, а армянин, очень злой и ни на кого не смотрит хорошим взглядом. А за ним-то все ухаживают. Один двери открывает, другой воды подает»{519}. Ее ровесница Б. Я. Катынская, не имевшая понятия о реальном равнодушии Хозяина к материальным благам и презрении к роскоши, прямо-таки оговорила секретаря ЦК ВКП(б): «Вот товарищ Сталин получает денег много, а нас обманывает, говорит, что он получает двести рублей. Он сам себе хозяин, что хочет, то и делает. Может, он получает несколько тысяч, да разве узнаешь об этом?»{520} По данным Секретно-политического отдела НКВД СССР, подобные разговоры велись незадолго до 7 ноября 1934 г.

Как водится, почти сразу нашлись «добрые люди», уведомившие о них кремлевское начальство – в число посвященных вошли А. С. Енукидзе и Р. А. Петерсон, не придавшие бабским разговорам никакого значения{521}. Тем временем бдительные чекисты состряпали целый заговор, арестовав 27 января 1935 г. Б. Н. Розенфельда – племянника Л. Б. Каменева, работавшего вне Кремля – инженером Московской ТЭЦ, а через четыре дня А. И. Синелобова – порученца коменданта Кремля{522}. По данным Ю. Н. Жукова, для этого не было «никаких видимых оснований», поскольку допрошенные уборщицы и не «подозревали об их существовании»{523}. Арестовав племянника Льва Каменева, работники органов дотянулись и до его родного брата, и затем до самого Л. Б. Каменева и его «матери – Н. А. Розенфельд (урожденной княжны Бебутовой!)»{524}. Остальное, как водится, стало «делом техники».

Наступление на главного бюрократа советского парламента начали, как водится, с «укрепления» аппарата ЦИК СССР и Президиума ВЦИК. В январе – феврале 1935 г. в руководящем ядре и аппарате парламентского корпуса «прибыло». 22 января членом Президиума ВЦИК 16-го созыва «избрали» Н. И. Ежова (до этого он входил во ВЦИК рядовым членом, а в далеком 1921 г. получил опыт работы в президиуме ЦИК Татарской АССР){525}, которому в «ЦК ВКП(б)» с этого времени направляли «повестки заседаний группы ВКП(б) Президиума ВЦИК»{526}. Одновременно 6 февраля 1935 г. Ежова избрали в ЦИК СССР, а 27 февраля назначили членом комиссии ЦИК по рассмотрению представлений о награждении орденами СССР{527}. Как пишут биографы человека, которого только-только направили на курирование НКВД СССР и с которым будет ассоциироваться сталинский политический террор 1930-х гг., «…наверх по служебной лестнице Ежова усиленно продвигал Сталин. Являясь партийным аппаратчиком, Ежов был абсолютным новичком в органах госбезопасности. Возможно, он встречался со Сталиным еще в 1922–1923 гг.; в 1927 г. он был частью “близкого окружения Сталина”. Его стремительное выдвижение на ключевые позиции: начальника Распредотдела (1933), председателя мандатной комиссии XVII съезда партии, члена ЦК и Оргбюро и заместителя Председателя К[омиссии] п[артийного] к[онтроля] (1934), заведующего Отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) и члена Исполкома Коминтерна, без сомнения осуществлялось по инициативе Сталина. С 1930 г. Ежову разрешается присутствовать на заседаниях Политбюро и иметь доступ к информации на уровне членов Политбюро. С конца 1934 – начала 1935 г., не являясь членом Политбюро, он находится в верхнем эшелоне партийного руководства, управляя кадровой политикой и государственной безопасностью»{528}. В случае со ВЦИК И. В. Сталин применил прием своего «учителя»: в 1918 г., по инициативе В. И. Ленина, его самого ввели в Президиум ВЦИК для создания дополнительного противовеса Я. М. Свердлову в реальном руководстве советского парламента. В случае с ЦИК СССР введение Н. И. Ежова помимо собственно ЦИК, что само по себе никак не меняло ситуацию, во вспомогательный аппарат создавало Ежову дополнительные возможности для слежки за А. С. Енукидзе, в лояльности и практической необходимости которого у Хозяина имелись серьезные сомнения. 11 февраля Политбюро ЦК ВКП(б) поручило Н. И. Ежову и заместителю председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) М. Ф. Шкирятову «…проверить личный состав аппаратов ЦИК СССР и ВЦИК РСФСР, имея в виду наличие элементов разложения в них и обеспечение полной сохранности всех документов ЦИКа и ВЦИК»{529}.